Иван Ефремов - Дорога ветров

    Продолжая путь на север, мы благополучно доехали до Дзерген сомона и здесь получили сведения, что две крытые машины прошли дальше на север. Перебраться на другую, восточную, сторону котловины у сомона, чтобы посмотреть там выходы красноцветов, было невозможно, и мы поехали дальше. В северном конце котловины дорога близко прижалась к хребту. Здесь бэль был узок и покрыт сплошь черным щебнем, среди которого отдельные группы больших угловатых камней сверкали в низком солнце почти ослепительно, как полированный металл. Это сияние черных предметов, столь характерное для Монгольской Гоби, поистине удивительно!

    Стена хребта Батыр-Хаирхана необычайно крута и непрерывна. Выше стены — скалистые ребра, двугранные и черные, они тянутся на всю высоту хребта и заканчиваются вверху блюдцеобразными впадинами. По впадинам веерообразно развертываются к вершинам мелкие русла, сливающиеся книзу в одну глубокую долину. В этом месте хребет так близко к дороге, так крут и высок, что его исполинская масса, надвигающаяся на зрителя, кажется почти нереальной — очень уж велика. Впечатление усиливает едва заметная голубая дымка, одевающая склон от подножия до вершины. В этой дымке круча хребта как бы всплывает вверх, над головой. Позади, на юге, хребет теряет свою стенообразную монолитность и рассекается темными глубокими долинами, дно которых снизу не видно и таинственно. Зато сквозь долины видны светлые купола гольцов со снежными полями. Черные от пустынного загара глыбы камней на конусах выноса означали, что эти выносы — старые остатки древнего, прекратившегося здесь размыва гор. Свежие, современные выносы громоздились высокими конусами, а валуны и щебень на их поверхности были совсем светлыми.

    Центр котловины занимала низина с озерками и зарослями камыша. Сотни уток, гусей, розовых фламинго, белых цапель раззадорили наших охотников, однако позорно бежавших от комаров и слепней. Оазис богатейшей птичьей жизни был узок (два — четыре километра), зажатый между бэлями параллельных хребтов.

    К северу от Дзерген сомона появилось огромное поле светлых гранитных валунов, разбросанных с почти равными промежутками на пространстве около четырех квадратных километров. Машины наши лавировали между глыбами. Местность казалась сказочной, как будто сошедшей с былинных картин Рериха. В больших камнях, разбросанных по степи на зеленой траве, всегда есть что-то очень привлекательное. Таков типичный для русской равнины ледниковый ландшафт, где испокон веков жили, сражались и умирали наши предки…

    Через пятьдесят километров от сомона бэли Батыр-Хаирхана и Бумбату-Нуру сомкнулись, глубокая впадина между ними исчезла. Мы повернули направо, поднялись над дном Дзергенской котловины и через пятнадцать километров достигли гряды Оши ("Водопой"), за которой высился хребет Чжиргаланту ("Счастливый").

    Вдоль гряды проходил не то канал, не то речка (как мы узнали потом — и то и другое), по которому быстро текла пресная вода из озера Хараусу. Мы заметили телеграфные столбы на старой Хобдосской дороге и, так как нигде не было видно ни машин, ни белых палаток, решили доехать до озера. За кочкастой низменной котловиной Боро-Дуруни-Ама ("Дождливого Облака Пасть") в мутном воздухе засветились воды озера Хараусу. Но мы так и не увидели всю эту огромную водную гладь. Лишь небольшой залив врезался углом сюда, в безотрадную песчаную равнину, которая, несомненно, раньше была дном этого же ныне уменьшившегося озера. Я сразу понял, что наши мечты о закидывании сетей в озеро порождены незнанием. Отсюда, с юга, подходов к озеру почти не было. Вся прибрежная зона озера имела всего лишь полуметровую глубину с топкой грязью на дне. Становилась совершенно ясной несостоятельность рыболовных стремлений нашего Яна Мартыновича.

    Увидев, что дорога уходит в пески, я остановил машину. Вдали показался небольшой верблюжий караван, ползший извилистой цепочкой по однообразной и ровной поверхности впадины. Араты, ведшие караван, утверждали, будто своими глазами видели две крытые машины, проходившие дальше на Хобдо. Что-то было не так. Каким бы прытким ни оказался Рождественский, он не мог без исследования проскочить всю Дзергенскую котловину и миновать гряду Оши. Вероятно, мы гнались за мифом. Я решил набрать воды в колодце, купить у аратов в стоявших неподалеку юртах барана, вернуться на гряду Оши и заняться ее исследованием в ожидании, пока наши товарищи не объявятся сами.

    Едва полуторка ушла к колодцу, а мы с "Волком" растянулись под машиной, как услышали надрывный вой мотора. Нас догнали Рождественский и Прозоровский на "Дзерене". Пронин был, что называется, весь в мыле: они гнались за нами около ста километров. Недоразумение вышло потому, что Рождественский не удосужился поставить у отворота с дороги каменную пирамидку — обо. Он попросту начертил на песке большую стрелу, которую мы на быстром ходу вовсе не заметили. Эта небрежность обернулась нам напрасным шестисоткилометровым пробегом машин. Впрочем, не совсем напрасным, потому что я осмотрел почти весь район наших работ на западе.

    После соответствующего, выражаясь по-морскому, "раздрая" мы направились обратно и к вечеру прибыли в лагерь отряда, находившийся в ущельях бэля хребта Бумбату, в семи километрах от автомобильной дороги.

    Лагерь был поставлен на краю сухого русла, близ колодца. С таким удобством мы стояли только на Анда-Худуке, в Орокнурском походе прошлого года. В лагере я застал множество "инвалидов". У повара воспалились обожженные сковородкой пальцы. Рождественский хромал, а препаратор Пресняков, прозванный рабочими за любовь покрикивать "комендантом", скрючился от прострела. Один из рабочих, Александр Осипов, бывший гвардеец и снайпер с лихими усами, работая полуголым, сжег кожу на спине и теперь уныло сидел в палатке. Другой рабочий, необычайно могучего сложения, прозывавшийся Толя-Слоник, лежал в жару, без всяких симптомов. К "инвалидам" в последний момент присоединился Новожилов, который стал ссылаться на боли в почках.

    На раскопках стали помогать шоферы. Пронин и Вылежанин заменяли также и повара. К счастью, в экспедиции больные быстро выздоравливают. Не прошло и трех дней, как все "инвалиды" поправились, за исключением повара, серьезное нагноение у которого требовало хирургического лечения. Пока, до врача и больницы, его лечили спиртовыми и содовыми компрессами. Только несокрушимый Эглон сиял и цвел по обыкновению, однако и он едва не погиб от… кислого молока. У нас был трофейный немецкий алюминиевый бидон с герметически запирающейся крышкой. Кинооператор, ездивший на съемки в сомон, привез в этом бидоне кислого молока и поставил в палатку. В знойный день бидон очень сильно нагрелся. Пришедший на обед Ян Мартынович захотел полакомиться кисленьким. Едва успел он сбросить защелку запора, как бидон буквально взорвался. Крышка хватила ошеломленного Эглона по зубам, мощная струя простокваши залепила очки и глаза. Мы застыли в испуге, но через минуту все уже весело хохотали вместе с пострадавшим и составляли заговор на кинооператора, чтобы подсунуть ему такой же нагретый бидон.

    В первый же момент нашей встречи Эглон стал жаловаться, что у него кончились гипс и доски для монолитов. Я думал обрадовать его сообщением о привозе большого запаса, но Эглон презрительно фыркнул, заявив, что все это ни к чему, так как все находки будут исчерпаны через два дня. Рождественский прямо завопил от негодования: он считал найденное местонахождение очень богатым. Последующие дни я изучил строение костеносной толщи и выяснил условия образования местонахождения. Рождественский был совершенно прав: Алтан-Тээли окапалось самым богатым из всех местонахождений ископаемых млекопитающих в Монгольской Народной Республике.

    Чередующиеся слои желтых песчанистых глин и грубых конгломератов общей толщиной около двухсот метров залегали здесь не горизонтально, а наклонно, смятые в складку при подъеме хребта Бумбату-Нуру. Слой песчанистой глины в середине разреза был особенно богат костями. Прослои конгломератов, торчавшие под углом к поверхности бэля, в размывах образовали длинные гряды, склоны которых составляли более мягкие слои желтых глин. Там и сям, по всей длине желтых гряд, белели кости. Черепа, челюсти, ребра, позвонки, кости лап были беспорядочно перемешаны и нагромождены Отдельными скоплениями, как бы кучами, в костеносной желто-бурой глине. Чаще всего встречались носороги из вымершей группы хилотериев, трехпалые гиппарионы, крупные жирафы, реже хищники вроде крупных гиен.

    Подобные большие скопления одних и тех же животных объяснялись только катастрофами. На месте Дзергенской котловины около пятнадцати миллионов лет тому назад существовала большая, значительно более широкая, межгорная впадина. Там обитало огромное количество животных: носорогов, жирафов и гиппарионов, находивших обильный корм на влажной почве впадины. Время от времени, возможно раз в сотни лет, случались сильнейшие и продолжительные ливни, вызывавшие наводнения. С прилегающих гор во впадину устремлялись потоки воды и грязи, губившие тысячи животных. Остатки этих животных сносились потоками к центру впадины и нагромождались там вместе с массами ила. Таким путем накопилась мощная залежь остатков вымерших млекопитающих, которую мы теперь раскопали. Во время образования Алтан-Тээли горы, с которых стекали губительные потоки, находились гораздо дальше на востоке, чем хребет Бумбату-Нуру. Этот последний поднялся в совсем недавнее геологическое время, прорезал и согнул в складки красноцветные отложения Алтан-Тээли. И в настоящее время примерно раз в четверть века в Гоби случаются страшной силы ливни. Именно они и размывают бэли хребтов, создают лабиринты ущелий и оврагов в рыхлых, легко разрушаемых породах мелового и третичного периодов. В эпоху образования Алтан-Тээли климат был гораздо более влажным и сила катастрофических ливней во много раз превосходила современные.

    Местонахождение Алтан-Тээли вопреки прежним высказываниям Эглона могло дать коллекций не на четыре бывшие с нами машины, а на четыреста машин. Поэтому следовало провести здесь раскопки, которые полностью загрузили бы наш транспорт, и доставить в Улан-Батор коллекцию, достаточную для полного изучения животных этого геологического горизонта.

    Пришлось провести в ущельях Бумбату одиннадцать дней, считая с момента моего приезда. Эглон и Малеев производили раскопки. Новожилов, Рождественский и я бродили по горам, изучая отложения. Кинооператор Прозоровский и наш новый переводчик, молодой студент Улан-Баторского университета Туванжаб составляли особую группу. Почти каждый день они спускались в котловину, добывали лошадей и ездили в окрестные сомоны и баги, чтобы получить киноматериал о жизни монгольского народа в местах, близ которых работала экспедиция. Сообразно своей деятельности Прозоровский и Туванжаб отличались наиболее щегольским видом. Они в своих галифе, спортивных курточках с "молниями", кепках и начищенных сапогах выглядели очень импозантно среди нас, запыленных, повязанных платками постоянно испачканных в пыли и глине.

    Туванжаб — такого же юного возраста, как наш прошлогодний переводчик Очир, держался гораздо более уверенно. Широкое лицо с заостренным подбородком было еще детским, но твердо сжатый рот и прямая осанка делали его старше. Туванжаб любил европейскую одежду, не в пример старомодному Очиру, и в этом сошелся со старавшимся приодеться "при народе" кинооператором. Прозоровский выглядел даже картинно, когда вместе с Туванжабом спускался на лошадях к подножию хребта, перед увенчанной снегами величественной стеной Батыр-Хаирхана.

    Все другие не бывали в населенных местах. Мало времени оставалось для работы: предстоял еще длиннейший путь возвращения на главную базу в Улан-Батор. Погода не благоприятствовала успешному ведению раскопок. В Южной и Восточной Гоби мы привыкли успешно справляться с главными затруднениями — безводьем, жарой и сильнейшими ветрами. Здесь ничего этого не было, кроме, пожалуй, ветра, но зато нам мешали почти каждодневные дожди. Иногда дождь был настолько силен и продолжителен, что сухое русло, на берегу которого стоял лагерь, превращалось в быструю речку, а передвижение по крутым склонам из размокшей глины становилось невозможным. В проливной дождь с холодом и ветром 6 июля пришлось прекратить всякие работы.

    На горах, по всей цепи Батыр-Хаирхана и на Бумбату, выпал снег, серые плотные тучи спустились почти до уровня котловины. Расчищенный нами в ответвлении русла колодец замело песком. Я забрался в пустую машину, стоявшую у края русла, и, завернувшись в одеяло, старался согреться.

    Поток желтой воды несся мимо с характерным пощелкиванием и шорохом катящейся гальки. Лагерь будто вымер — все живое попряталось в палатки. Только неутомимые шоферы возились у машин, прикрываясь брезентами. Внезапно из-под моей машины раздался крик, перешедший в злобный рев и закончившийся разнообразными проклятиями. Испуганный, я выглянул из машины и увидел Пронина, державшегося одновременно за голову и поясницу. Он увлекся работой, но тут порыв ветра свалил прислоненный для укрепления брезента брус, который ударил шофера по ноге. От боли Пронин дернулся, стараясь высвободиться из-под машины, и рассадил спину о кронштейн подножки. Невзвидя света, несчастный водитель вскочил и с размаху треснулся головой о выступающий болт кузова. Это было уже слишком. Наш добродушный "Дзерен" так разозлился на судьбу, что несколько минут вертелся на месте от боли и ярости, походя на умалишенного.

    В такой исключительно дождливый день ни у кого из "научной силы" не было занятий, и в палатке шла картежная игра в "короля" или подкидного дурака. Почему-то эти безобидные игры разжигали страсти. Особенным азартом отличались Прозоровский и Рождественский — самый искусный игрок из всех нас. Но едва наступало хоть малейшее прояснение погоды, Прозоровский без отдыха и срока носился повсюду, стараясь наснимать побольше эффектных кадров. Он побывал и в ущельях Цасту-Богдо, и на крутых склонах Батыр-Хаирхана, участвовал в экспедиции Новожилова к развалинам монастыря Сутай-Хурэ ("Обитель Мудрецов").

    В районе развалин все подножие Цасту-Богдо было сложено древнепермскими породами, сходными с встречавшимися нам около Арахангая и Ноян сомона. Как и в Ноян сомоне, у Сутай-Хурэ мощные пласты песчаников чередовались с углистыми и глинистыми сланцами. Вся пермская толща имела мощность — совокупную толщину всех пластов — не менее двух километров. Слои были смяты в складки и поставлены почти вертикально, "на голову", как говорят геологи. У подножия Цасту-Богдо не было пустынного загара. Очень светлые песчаники прорезывались черными полосами углистых прослоев и железистых сланцев. Издалека, с высоты, чередование пород казалось шкурой полосатого зверя. Повсюду лежали окаменелые черные бревна — стволы кордаитов, такие же, как в Ноян сомоне. Кордаиты, как я уже упоминал, были необычайно широко распространены в палеозойскую эру на южных материках и в Сибири. Эти большие деревья образовали леса на необозримых пространствах, подобные современной тайге северных стран, тоже представленной однообразными деревьями на тысячи километров.