Иван Ефремов - Дорога ветров

В родной стороне и грубый холст мягок,
а на чужбине и шелк не мягче холста.
Поговорка

    Второго ноября с рассвета до полудня мы укладывали вещи в машины, стараясь забить их как можно плотнее и забрать все вместе с новыми коллекциями. Всегда очень трудно уезжать совсем с какого-либо места долгой стоянки или с базы. Оказывается множество вещей, которые некуда девать, и остается только удивляться, как же все это сюда прибыло. Секрет этого разбухания груза в общем прост: громоздкие коллекции всегда превышают оставленные для них резервы емкости.

    Только к часу дня наконец уложились и отправились в аймак поблагодарить даргу за содействие и попрощаться. Чойдомжид, дарга аймака, обратился к нам с просьбой выручить и подвезти до Улан-Батора работника правительства, застрявшего здесь из-за поломки машины. Пришлось нам на "Дзерене" потесниться и принять наверх щеголеватого молодого человека в меховом дели и теплой собачьей дохе. Пришел Кухо, мы дружески простились с ним и в два часа покинули последнюю гобийскую базу.

    Обе машины вышли на равнину с белыми камешками, протянувшуюся далеко на север. Пологие гряды шли параллельно одна другой поперек дороги — подъемы и спуски чередовались, не мешая ходу машин по отличной, хорошо накатанной дороге.

    "Дзерен", шедший передовым, нажимал, чтобы доехать до ночлега не слишком поздно. Мы думали ночевать в двухстах километрах от Сайн-Шанды, в бывшем монастыре Чойрен-хид (от тибетского слова "чойр"— "предмет богослужения"), где оборудована автомобильная "станция", то есть ночлег для проезжающих. Пронин вел машину со скоростью не меньше пятидесяти километров. Морозный ветер сек лица, и мы сидели боком к ходу машины, спрятав носы в воротники дох. Обычно Громов засорял глаза то одному, то другому из сидевших наверху, когда опускал стекло и принимался выколачивать свою трубку. Мы в отместку грохотали кулаками но крыше кабины, приводя в бешенство нервного Пронина. Шофер обрушивался на Громова и тем возмещал нанесенный нам ущерб.

    Сегодня окно кабины не отворялось. Скорчившийся внутри Громов сумел как-то обходиться без вытрясания пепла.

    Время от времени мы оглядывались назад, идет ли "Смерч" с его обвязанной веревкой кабиной и покривившимся тентом. Андреев явно отставал — сначала мы видели черную коробочку, потом точку, а затем только пыль. Но столбик пыли исправно следовал и отдалении за нами, и мы продолжали нестись полным ходом.

    А кругом тянулась все та же белесая равнина, почти без травы, казавшаяся бесконечной. Проехали около семидесяти пяти километров, и тут "Смерч" исчез окончательно. Остановились подождать, кляня Андреева, который расплачивался теперь за лень в уходе за машиной. Тщательно рассудив, где и когда, на каком из пройденных холмов мы видели машину, решили, что "Смерч" появится через десять минут. Примерно в это время из-за гребня ближайшего увала увидели машину, но, к нашему ужасу, вовсе не "Смерч", а монголтрансовскую бензоцистерну. Мы остановили ее, но шофер мог лишь сообщить, что обогнал крытую полуторку очень далеко отсюда. Это еще не означало аварии, и мы ждали целый час, расхаживая по тоскливой равнине и медленно коченея.

    Солнце садилось, нужно было что-то делать. Пришлось отказаться от мысли ночевать сегодня в Чойрене и поворачивать обратно. "Смерч" стоял там, где он отстал от нас — в сорока километрах от аймака, в беспомощном положении, с замкнутым накоротко аккумулятором и сгоревшим прерывателем.

    Чинили, заводили, таскали на буксире до десяти часов вечера, пока не убедились окончательно, что без переборки аккумулятора машина не пойдет. Я распорядился ставить палатку — жестокий мороз совершенно скрючил тех, кому пришлось быть только зрителями наших усилий. Вода, к счастью, оказалась с собой, на дрова (кругом не было даже "дров Ивана Антоновича") разбили несколько пустых ящиков, предусмотрительно захваченных Эглоном. Палатка обогрелась. Напились чаю, поставили койки. Даже я, находившийся в состоянии тихого бешенства, немного отошел и, чтобы развеселить народ, принялся рассказывать, как мы нанимали повара для экспедиции в Алтан-Булаке.

    Никак не удавалось подыскать подходящего человека, и мы обратились, по совету местных жителей, к некоему турку или черкесу, неведомыми путями осевшему в Алтан-Булаке и славившемуся как отличный хлебопек.

    Турок было поддался на наши уговоры, но потом вдруг заупрямился.

    — Нэт-нэт, нэ поеду, — объявил он. — Хлеб, лэпещки печь мынога умэю, обеэд варить — пэт. Боюсь.

    — Чего же вы боитесь? — спросил мой спутник.

    — Боюсь тюрьма попасть!

    — Как же так?

    — А так! Суп плохой получился, кто-нибудь плохой слова скажет… Сэрдцэ загорэлся, нож хватал, рэзил, тюрьма попал…

    Пришлось махнуть рукой. Взять такого повара было действительно опасно. Общий смех последовал за концом рассказа. Я припомнил попреки, которыми донимали нашего повара, и доказывал, что у турка ходили бы по струнке, никто пикнуть не посмел бы, что плохо приготовлено. Все стали придумывать различные смешные положения, неизбежно получившиеся бы с турком и нашими завзятыми "гастрономами"— Андреевым и Прониным. Кругом меня были молодые смеющиеся лица. Быстрая "отходчивость" от невзгод — чудесное свойство молодежи и составляет, пожалуй, самую приятную сторону работы с молодыми сотрудниками.

    Андреев подошел ко мне и протянул верхний диск трамблера. Контакты наполовину сплавились от сильного разряда при замыкании. Запасные части были израсходованы, и теперь приходилось выходить из положения с тем, что стояло на моторе.

    Никакого смысла держать весь народ здесь, в голой степи, без топлива, в ожидании ремонта машины не было. Тащить тяжело груженного "Смерча" на буксире "Дзерена" сорок километров в аймак через подъемы неумно и рискованно. Сам "Дзерен" давно требовал ремонта.

    Несмотря на полуночный час, мы приступили к перегрузке. Весь запас воды, толстые "ходовые" доски в качестве топлива, палатку и печку оставляли Андрееву и вызвавшемуся ему помочь "батарейцу" Иванову. С "Дзерена" сняли половину груза, и машина могла забрать всех людей. Я рассчитывал немедленно по прибытии в Улан-Батор выслать "Дракона" на помощь, взять груз со "Смерча" и снабдить его запасными частями. "Дракон" мог прийти через два дня — за это время Андреев с помощью Иванова должен был проверить разладившуюся систему зажигания.

    Все с энтузиазмом встретили новый план. Наш гость, преисполненный юношеской важности, молчал, ни о чем не спрашивая, потом улегся на поставленную для него койку, укрылся с головой дохой и затих. Заснули и мы кто смог. Мороз пробирал до костей, а дрова мы берегли для остающихся.

    В рассветных сумерках произошло новое распределение пассажиров. В кабину водворили наиболее зябкого Орлова. Громов закутался в доху и переселился к нам наверх.

    Пронин, чему-то весело ухмыляясь, "жал на всю железку"— по образному выражению водителей. Прошел час, кончался второй, а все та же белесоватая Гоби проходила назад мимо пас. Больше ста километров тянулась равнина с белыми камешками, встреченная нами еще по ту сторону Сайн-Шанды, когда мы шли, ничего не зная, без проводников, из Южной в Восточную Гоби…

    Светлые холмы приблизились слева, оттуда же подошла линия телеграфа. Здесь дорога из аймака сливалась со старым калганским трактом, по которому прошло много наших путешественников. Мы остановились покурить. Белесая равнина кончилась — впереди виднелись гряды темных пород, промоины сухих русел, поросшие дерисом. Далеко, на расстоянии километра, виднелось большое стадо дзеренов, голов в пятьсот: животные медленно передвигались, малозаметные перед грядой темных скал. Я улегся наземь и два раза выстрелил в середину стада. Дзерены побежали, попадания не было.

    Калганский тракт сильно зарос — видно, движение здесь почти прекратилось. Два параллельных автомобильных наката и четыре-пять рядов верблюжьих троп проходили вдаль широким следом минувшей старины.

    Быстро приехали в Хара-Айрик сомон ("Сомон черного кумыса"), прошли его без остановки и попали в мелкосопочник. Дорога извивалась крутыми поворотами, внезапными спусками и подъемами-косогорами, не позволяя держать скорости. Вдали как будто плавал в воздухе голубой гребень гранитного массива Чойрен. Здесь, собственно, уже окончилась Гоби — ее место заняла настоящая степь. Обширные заросли дериса по всем долинкам и промоинам казались чуть ли не лесом — с появлением дериса местность стала гораздо живописнее для неизбалованных гобийцев.

    Горы Чойрен — сильно выветренный гранитный массив — походили на виденное вблизи Улугей-хида скопище странных скал. Монастырь Чойрен-хид когда-то строился — так же как и Улугей-хид — в местности, внушающей страх перед богами.

    Размытый гранит тяжело громоздился гребнями, башнями, хребтами и головами чудовищ, грозными мордами. Зрелище было поистине удивительное и устрашающее. Отдельно стоявшие глыбы были похожи на грубые статуи сидящих и стоящих людей. Все эти естественные "изображения" искусно использовались ламами — кое-где уцелевшие подмалевки краской оттеняли демонические черты слепого камня или умело положенные кучки камней превращали безымянные глыбы в обо и субурганы.

    Тибетские надписи, палки с хвостами яков, укрепленные в расщелинах камней, еще местами сохранились по сторонам дороги, указывая путь к монастырю. Почти все постройки монастыря были разобраны на дрова, только три-четыре здания были заняты под жилье и склады. Огромные толстые балки, разгораживавшие двор, указывали на былую солидную постройку. Бронзовые вазы старинной китайской работы использовались под сосуды для воды. Во дворе стояли две юрты, из них крайняя — деревянная, была огромной, по меньшей мере в два раза большего диаметра, чем обычная аратская юрта. Внутри юрты оказались аккуратно расстеленные кошмы, расставленные скамеечки, большая топящаяся печь…

    Пока кипятился чай, я побродил вокруг с фотоаппаратом. Монголы проявили свою любовь к воздвиганию обо и здесь, обставив въезд на автомобильную станцию горками камней или буддийскими ступами с воткнутыми в них коленчатыми валами, полуосями, валиками, рычагами коробки скоростей и другими вполне современными предметами, как-то слившимися с общим ансамблем старых обо, субурганов и прочих остатков монастыря в забавную и характерную смесь.

    Очень удивили меня две колоссальные груды заготовленного на зиму аргала. Сложенные прямоугольниками в два метра высоты и прикрытые от бурь балками и тесинами, они походили на гробницы великанов. Заготовка такого количества сухого навоза казалась непостижимой здесь, среди гор и степей, при отсутствии оседлых хозяйств. Слава чойренской воды из колодца, пробитого в гранитах, в котором лед сохранялся все лето, была вполне заслуженна. Давно, очень давно мы не пили такого вкусного и очень горячего, как нельзя кстати, чая. После чая поехали дальше — ночевать здесь, приехав так рано, было бы нелепо. Дорога за Чойреном стала лучше. После Сумбур сомона ("Сомон храмовой трубы") началась гигантская плоская котловина протяжением в семьдесят километров, и Пронин ехал по ней на максимальной скорости. Терпеть холод на таком ходу стало очень трудно — мороз пробирался в каждую щелку одежды. Особенно страдали ноги, и плохо пришлось нам с Данзаном, несмотря на кошму, постланную между передним бортом и сиденьем. На меня не нашлось подходящих валенок среди изделий монгольского промкомбината, а Данзан вообще никогда в них не ходил. Наши гобийские сильно изношенные ботинки пропускали мороз сквозь разодранные подошвы. Поэтому мы с Данзаном еще вчера, сидя рядом, походили на нетерпеливых зрителей в кино. Сегодня Данзан забрался до половины в спальный мешок, а я беспрерывно и упорно "работал" ногами, изображая бег на месте.

    В степных котловинах появилось много мелких грызунов — песчанок. Как всегда, песчанкам сопутствовали орлы. Всей этой живности мы совершенно не встречали в Восточной Гоби. Только раз на Хара-Хутуле мы с Данзаном нашли исполинское гнездо, по-видимому грифа, скрытое под нависшей стеной песчаника. К пяти часам вечера мороз усилился. Вдали показались какие-то постройки, частью развалившиеся. Над длинным и низким зданием вился дымок. Мы подъехали туда и попали на военный пост, где и попросили разрешения обогреться. Цирики любезно пригласили нас к плите, вскипятили соленый чай. После двух кружек почти кипящего чая и двух выкуренных подряд козьих ножек оказалось, что жизнь не так уж плоха и все-таки стоит продолжения.

    Пронин распалился желанием "дотянуть" сегодня до Улан-Батора, мы же, прельщенные перспективой спать дома, в тепле, нисколько не возражали. Пронин принял хозяйский тон и, покрикивая, беспощадно выгнал нас, разнежившихся в тепле, на мороз. Мы поблагодарили приветливых солдат и оставили им свой запас хлеба и мяса — для Улан-Батора нам незачем было беречь продукты.