Иван Ефремов - Дорога ветров

Что такое три далеких?
Солнце спящему далеко, дом далек коням усталым, новый год далек для бедных.
Загадка

    Три мотора опять наполнили громом Главную котловину. Орлов, складывавший на месте лагеря обо из позвонков динозавра, заторопился в машину. Предстоял подъем на крутой песчаный склон. Полуторки были тяжело загружены, а "Дракон" по-прежнему нес бремя бензовоза. Неистово заревел мотор "Смерча". Андреев, недолго думая, кинулся на штурм склона. Мы следили как ползла наверх его машина, все круче задирая нос, и ход ее становился все медленнее, несмотря на отчаянную "газовку". Мотор сдавал, угрожая заглохнуть. Затаив дыхание, мы смотрели вверх.

    Машина едва двигалась, но и до бровки было совсем близко. Еще немного — и передние колеса перевалили. Машина вылезла! Торжествующий Андреев выскочил из кабины и призывно замахал руками.

    — Ладно что обошлось, — проворчал Пронин, — я так не пойду, очень круто. Ведь у него передние подшипники в моторе с минуту были совсем без масла. Еще чуть, и подплавил бы…

    Шофер сел в кабину. "Дзерен" медленно пошел наискось по склону и вылез легче, чем "Смерч" но с опасным креном — под обрыв.

    — Хрен редьки не слаще, — мрачно сморщился Андросов. — Поехали!

    С лязгом включился понизитель. "Дракон" устремил свой тупой нос в песчаный склон и… зарылся по ось.

    Вторая и третья попытки оказались безрезультатными — мы достигли едва трети высоты склона. Сверху сбежали все на подмогу, но Андросов махнул рукой и повернул "Дракона" вниз по руслу.

    Около пяти километров проехали мы вдоль склона, пока он понизился и мы нашли подходящую ложбину. Пришлось подкладывать доски, чтобы тяжелый "Дракон" вышел из рыхлого песка, пересек саксаульник и выбрался наконец на плато бэля. Каждая машина везла с собою по две толстых доски на раме под кузовом. Это простое приспособление давало возможность преодолевать очень трудные препятствия…

    Полуторки ждали нас на месте подъема. Мы с Андросовым порядочно запарились и объявили перекур.

    Попыхивая козьей ножкой, я рассматривал красный лабиринт Нэмэгэту, снова расстилавшийся передо мной как на ладони. Но теперь его тайна была раскрыта. Правда, еще тысячи обрывов остались неосмотренными — далеко к самому подножию хребта и на восток шли одна за другой желто-красные стены. А вдали едва просвечивал сквозь туманную дымку и совсем неизведанный остров желтых пород у подножия Гильбэнту. На западе у Алтан-улы — еще один. Монголы рассказывали, что там и там встречались кости. Как много нужно осмотреть! В будущем предстоит огромная работа, прежде чем определишь наиболее выгодное для раскопок место. Да и кто знает — может быть, у Гильбэнту или Алтан-улы выходят другие горизонты, с другой фауной?

    — Вот это местонахождение! Орлов торжествующе показал на лабиринт.

    — Первый раз я в такой стране, — шутливо развел руками Громов. — К обнажениям здесь геологу приходится не вверх лезть, а спускаться вниз, точно в преисподнюю.

    Данзан, Орлов и я дружно расхохотались. Действительно, в гобийских межгорных впадинах все вскрытия красноцветных пород образовались за счет глубокого размыва бэлей — этих постаментов горных хребтов. Силы размыва — ливни, снеговые потоки — промыли в бэлях глубокие лабиринты оврагов и ущелий, куда с поверхности бэля нужно было спускаться, подчас рискуя рухнуть вниз с крутых и рыхлых стен. А кругом простиралось черное щебнистое плоскогорье бэля, в котором эти размывы зияли, как глубокие красные раны.

    Машины пошли вдоль края Нэмэгэтинской впадины по бэлю, держа курс прямо на запад. Весь остаток дня справа тянулись желтые обрывы, прерывавшиеся громадными конусами выносов. Низкий саксаул дробился под колесами: два раза останавливались менять баллоны то на одной, то на другой машине. Миновали островок странных пород — туфовые песчаники, покрытые пузырчатой коркой желедистого натека со стволами окаменелых деревьев местами обожженные лавой, следов которой поблизости не нашли.

    Утесы туфовидного песчаника были усажены удивительными щетками из тугозакругленных песчаниковых сосулек. Конечно, это были не сосульки, а не поддавшиеся выветриванию участки плотно цементированной породы. В песчаниках оказалось множество мелких халцедонов — свидетелей размыва базальтового покрова, некогда простиравшегося здесь. От халцедонов большая площадь песка пород утесами приняла красивый жемчужно-серый цвет.

    К третичным отложениям относились видневшиеся в стороне обрывы серых песков, прикрытых крепкими белыми мергелями с толстым слоем из мелких, тоже белых известковистых конкреций. Конкреции ссыпались вниз широкими осыпями, белевшими издали, точно снежные холмы.

    Сильно песчаная, всхолмленная поверхность бэля тяжело давалась нашим машинам. Колеса грузли, моторы грелись. Хорошо было иногда выбраться на гладкую, без травинки, гряду или холм, усыпанные черным полированным, сверкающим, как битое черное стекло, щебнем.

    Пески сменялись щебнистой степью с кустиками баглура и надутыми за ними бугорками песку. Здесь машины шли легче. Далеко впереди, у подножия западной оконечности Алтан-улы, виднелось большое красноватое светлое ноле — новый лабиринт обрывов. Там находилось Цаган-Хушу ("Белая Морда"), где, по сообщениям аратов, также попадались "кости дракона". Алтан-ула манила своими неразгаданными тайнами, но наш путь шел к северу, через хребет Нэмэгэту. Изучение Цаган-Хушу придется пока отложить. Теперь мы не сомневались, что экспедиция будет продолжаться — одного Нэмэгэту хватит на несколько лет серьезной работы.

    Стало смеркаться. Сухие русла и промоины встречались реже, черный щебень уплотнился, все чаще попадались крупные камни.

    Мы остановились на ночлег. Я спал прямо под чудесным звездным небом, так как поставили только одну палатку без печки. Из-за холода все вскочили рано. Ветер, казавшийся очень плотным, дул прямо в лоб из ущелья — той сквозной долины, куда лежал наш путь. Алтан-ула прямой и отвесной темно-зеленой стеной высилась налево от нас. Нэмэгэту отошло вдаль, и его хмурые зубцы золотились в утреннем солнце почти на одном расстоянии с Гильбэпту.

    Снизу из котловины подошла старая караванная тропа, по которой поднялись на перевал. За перевалом, под спуск, машины пошли легче, хотя все ближе и ближе становилась голая темно-серая стена хребта. Тропа исчезла в сухом русле, скалистые откосы сжали долину с обеих сторон. Большое стадо лохматых коз плотно сгрудилось вблизи колодца. Две монголки — молодая и старая — поили нетерпеливо рвавшихся к воде животных. При появлении наших машин началось паническое бегство стада в гору. Пришлось извлекать из колодца одну козу, свалившуюся туда в спешке. Набрать воды нам не удалось, потому что колодец оказался почти вычерпанным, и не стоило терять несколько часов, пока он наполнится. Впереди, по сведениям проводника, были еще колодцы.

    — Куда ехать? — спросил я Цедендамбу, окончившего разговор с аратами.

    — Туда, — показал он вперед, на скалу, перегораживавшую ущелье.

    — Значит, там есть ход, вмешался Андросов, — только не было бы узко…

    — Там большая тропа, очень узко не будет, — возразил Данзан.

    Мы двинулись. Песок в русле был тверд, уклон заметен, и машины шли быстро. Гигантские чугунно-серые стены нависли над нами. Эхо моторов грохотало далеко вверху. Борта автомобилей едва не задевали утесов. Иногда русло перегораживалось огромными камнями или завалами из крупных глыб. Приходилось устремляться в узенькую стежку между стеной и запалом. Вверху, на недоступной высоте, чернели отверстия пещер — здесь, в твердых породах осевой части хребта, пещеры были, несомненно, древними. Кто знает, какие загадки распространения и жизни доисторических людей могли бы быть разрешены при их исследовании?

    Внезапно ущелье расширилось, па бугре посредине его оказались две юрты. Несколько верблюдов, флегматично стоявших около юрты, в ужасе бросились в боковой распадок. Собаки, поджав хвосты, улепетывали вниз по руслу. Четыре женщины, возраста которых мы издалека не определили, кинулись вверх по склону, подхватив тяжелые полы меховых дэли. За минуту все живое разбежалось, а нам оставалось только проехать мимо, предоставив хозяевам самим разобраться в происшедшем. Я покачал головой.

    — Первый раз в жизни видят машину! — улыбнулся Андросов.

    Ущелье опять сузилось, отвесные обрывы, острые как ножи, скалистые ребра, узкие щели проходили мимо идущих машин. Темно-серые, почти черные и коричнево-шоколадные породы представляли собою древнепалеозойскую метаморфическую толщу, возможно, девонского или силурийского возраста. Разнокалиберные жилы кварца змеились белыми молниями на темных кручах. Расслоенные и перемятые сланцы рассыпались в мелкую крошку, струившуюся по дну бесчисленных крутых долинок, избороздивших грозные утесы по триста — четыреста метров высотой.

    Каждое небольшое расширение ущелья было занято холмом из огромных камней, разделявших развилку русла. На холмах рос высокий дерис и зеленела свежая и густая трава. Очевидно, подземный поток русла залегал совсем неглубоко, и добыча воды здесь не составляла проблемы. На одном из холмов бегали шесть куликов — первая "дичь", встретившаяся за все время странствования в Нэмэгэту. Немудрено, что ярые охотники — повар и Андросов — схватили дробовики и стали ползком подкрадываться к птицам. "Батареец" Иванов долго наблюдал за охотниками, поднял камень, обогнул холм слева и лениво швырнул его в птиц, деловито шагавших в сторону от скрытых за травой стрелков.

    Так кулики и убежали, а вернувшиеся ни с чем охотники были вконец опозорены "батарейцем", протянувшим им убитую камнем птицу…

    Темные породы сменились более светлыми серо-желтыми, стены были усеяны множеством мелких пещерок. Через двести метров стены начали расходиться и понижаться в обрывах появились рыхлые желтые конгломераты — мы вышли по ту сторону хребта Нэмэгэту. Отсюда, с высоты трехсот метров, над пониженной центральной частью огромной, пожалуй, больше Нэмэгэтинской, впадины было видно очень далеко.

    Противоположная сторона ее тонула в серой пыльной дымке, вверху становившейся голубой и застилавшей ряд округлых вершин гор Ихэ-Баян-ула ("Большая Богатая гора"). Еще выше, прямо против устья ущелья, висела в воздухе голубая полоска, утолщавшаяся к левому концу. Так впервые предстала перед нами Ихэ-Богдо ("Великая Святая") — высочайшая вершина Гобийского Алтая, почти в четыре тысячи метров высоты.

    Но сейчас нам было не до нее — русло растекалось на десятки проток, веером расходившихся по конусу выноса, и дорога стала невыносимой. Мы пересекали наискось бесчисленные рытвины, заваленные громадными камнями, направляясь на северо-восток. С тревогой следил я за тем, как мотало и бросало полуторки, шедшие впереди, слушал угрожающий скрежет в своей машине. Нашего длинного "Дракона" корежило особенно ужасно. Все доски кузова скрипели и трещали, визжали тяги, и глухо ударяли в платформу баллоны. Я несколько раз останавливал отряд для поисков лучшей дороги, но Цедендамба уверял, что лучше проехать нельзя. Мы тогда еще очень плохо знали Гоби, верили проводнику, боялись и шагу сделать без него. Много позже я сам научился проводить автомобиль по Гоби и тогда понял, что внизу, в котловине, дорога была значительно лучше, а проводник ломился напрямик через сильно размытую поверхность бэля.

    Около двадцати пяти километров такого пути и… лопнул коренной лист передней рессоры "Дракона". Мы остановились, чтобы улучшить амортизацию куском резины. Внезапно впереди показались три серые тени — они медленно шли гуськом по одному из поперечных сухих русел и так же неторопливо скрылись за бугром. Я впервые видел куланов — диких ослов Центральной Азии, но успел рассмотреть только их светлую шерсть и головы, казавшиеся громадными из-за длинных ушей. Впереди пас, внизу и позади расстилалось сплошное море песчаных бугров, поросших саксаулом. Справа, совсем близко, высилась стена Нэмэгэту, еще более крутая, чем на южной стороне.

    В четыре часа мы повернули налево, вниз, ко дну котловины. Выбрались на длинный увал, проходивший по длинной оси котловины, точно так же, как и в котловине Нэмэгэту. Поверхность увала была покрыта панцирем из мелкой гальки и почти лишена растительности. Глубокие русла разбивали гряду на цепь длинных холмов. Серые рыхлые конгломераты покрывались в обрывах русел, дремучие нетронутые саксаульники заполняли широкие распадки. Машины отлично шли по гребню увала, но всякое пересечение русла сопровождалось "посад кой". Тогда извлекались доски, им в подмогу шли стволы саксаула, камни, кустики караганы. С ревом машина устремлялась на второй скорости на пересечение рыхлого песка, сзади бежали шесть человек, толкая ее в задний борт, а другие четверо перебрасывали доски, выдирая их из песка после прохода машины. Так перебирались все машины, и мы ехали несколько километров до следующего русла, а там начиналось все сначала.

    Перебравшись через очередное русло, мы остановились на противоположном берегу его уже в полной темноте. Молодая луна слабо освещала рогатые ветки саксаула, здесь особенно высокого и частого. День был теплым, особенно когда мы перешли в новую котловину. Вечер тоже не принес холода, обычного в Нэмэгэту.