Иван Ефремов - Дорога ветров

Высокое небо — отец мой.
Широкая земля — мать моя!
Старая поговорка

    Нэмэгэту провожало нас тяжелым зноем. Моторы машин перегрелись на бесконечном подъеме на южный борт котловины. К роднику Даба мы добрались уже сильно распаренные. Хитроумный Пронин приколотил к кузову своей машины большой вместительности рукомойник. Налив в него прохладной воды из родника, шофер разделся и полез спиной под клапан, издавая нечто среднее между ревом удовлетворения и визгом страдания. Я решил проблему душа более просто, а именно — стал на берег ручейка и попросил окатить меня с головы до ног из обыкновенного ведра…

    Только к вечеру доползли до колодца, где стоял "Волк". Груженный монолитами "Тарбаган" дымил, перегревался и едва шел — пора было срочно менять кольца. Вылежанин, стоявший здесь уже третий день, отоспался и отъелся. Его густая раздвоенная борода распушилась, и узкое "старообрядческое" лицо приняло совсем профессорский облик. Из всей экспедиции больше всех был похож на ученого именно Вылежанин. Пронин, отрастивший себе короткую черную бородку, походил на русского боярина с примесью татарской или цыганской крови. В общем эти два наших шофера имели наиболее картинный вид и, несомненно, годились бы в персонажи любого приключенческого фильма.

    Мы остановились на ночлег здесь же, у колодца. Я хотел оттянуть еще на день выезд в маршрут в надежде, что пойдет из Улан-Батора "Кулан" с Орловым. Исполинские кубические массивы гор "Трех Чиновников" высились над нами, и я долго бродил среди обрывов пермских песчаников и конгломератов, которые их слагали. Эглон притащил несколько кусков окаменелых деревьев. Это были уже не болотные кипарисы и не магнолии мелового периода. Стволы принадлежали кордаитам — странным деревьям, родственным одновременно папоротникам и хвойным. Двести тридцать миллионов лет тому назад необъятные кордаитовые леса покрывали материки от Таймыра до юга Африки. Кордаитовая "тайга" шумела на месте Кузнецкого бассейна и Средней Сибири. Немалая доля огромных запасов угля этих мест образовалась за счет этих деревьев.

    Мы двинулись в сомон и прямо на дороге, у "Опасной пропасти" и на откосах холмов, обнаружили множество мелких кристаллов горного хрусталя, очень чистых и прозрачных. В первый раз мы ехали здесь днем и в неистовом гобийском солнце сразу заметили их сверкающие огоньки…

    Дорогой я думал о том, как неприятно выехать к какому-нибудь колодцу из чистой просторной пустыни. Вокруг колодца все затоптано, выбито, загажено скотом. От удушливого зноя еще противнее становится запах мочи и жужжание назойливых мух. Гобийские араты совсем не умеют бережно обращаться с водой и колодцами. Если сопоставить с этим необычайно строгие законы о содержании воды и колодцев в чистоте у арабов, которые уже свыше четырех тысяч лет являются обитателями Аравийской, а позднее и Северо-Африканской пустынь, то станет понятным, что монгольский народ, по существу, — недавний обитатель пустынной местности. По всей вероятности, он формировался в основном в степной или лесостепной местности типа Хангая или нагорий южной части Внутренней Монголии…

    В сомоне было безлюдно. Школьники разъехались, отправились по кочевьям и все работники сомонных учреждений. Нас встретил со своей обычной широкой улыбкой худой, слегка сутуловатый заведующий школой. Вечером, за ужином, он рассказывал нам все, что знал о достопримечательностях окрестностей сомона. Недалеко от вулкана Ноян-Богдо есть древние рисунки на скалах, изображающие архаров и янгеров (козерогов). В пятнадцати километрах к юго-востоку от Сэвэрэй сомона на плоской равнине стоят два огромных обтесанных белых камня с какими-то надписями, похожими на европейские буквы. Вероятно, это были рунические надписи древних тюркских народов.

    Прогуливаясь вечером, я всего в трехстах метрах к югу от школы обнаружил маленький десятиметровый вулканический конус, заросший полынью и покрытый на верхушке кусками пузырчатой лавы. Восточнее стояли еще два конуса, около шестидесяти метров высоты. Оказалось, что наши с Громовым предположения 1946 года были правильны. Мы находились в области древних потухших вулканов. На отрогах горы Хугшо я наблюдал по меньшей мере три вулканических конуса, затем — четырехсотметровый гигант Ноян-Богдо, и здесь, около сомона, было четыре или пять разной величины конусов. Сейчас не осталось никаких следов древних извержений. Склоны вулканов покрылись песком, и горячий ветер шелестел росшими на их склонах колючками. Только кольца полуразрушенных кратеров и столбчатые стены лавовых массивов говорили взгляду геолога о когда-то пронесшемся здесь огненном дыхании глубин земной коры.

    Нам дали тридцать верблюдов с двумя опытными вожатыми, и мы закупили в местном кооперативе больше полукилометра крепчайших веревок из конского волоса, чтобы сделать сетки для вывозки больших и тяжелых плит песчаника с "Могилы Дракона".

    Все было готово, а "Кулан" из Улан-Батора так и не пришел. Я написал несколько лишних страниц инструкций и телеграмм и отдал распоряжение об отправке машин. Мы простились с нашими товарищами и завели моторы. Ехавшие с нами рабочие (только двое) Коля Брилев и малорослый проворный Кеша Сидоров поспешно долезли наверх, в кузов "Дзерена". Машины начали выезжать из двора, как вдруг появился неистово размахивающий руками директор школы. Его длинные ноги путались в полах на ветру, но сигнализация рукавами дошла до нас. Мы остановились и заметили мелькнувший па той стороне распадка силуэт крытой машины. Кроме наших, во всей Великой Гоби не было больше машин, покрытых, как фургоны.

    Это был "Кулан". Горбоносый профиль Орлова издалека виднелся в окне кабины. Сверху спрыгнула долговязая фигура Шкилева в черном костюме и белоснежной пикейной рубашке. Случайно первым подоспел к машине Иван-Козлиный, который был, пожалуй, на сантиметр повыше Николая Абрамовича, и оба наших гиганта принялись трясти друг другу руки. Замечательное зрелище!

    Через несколько минут состоялось запоздалое свидание, молниеносный "банкет" с улан-баторскими деликатесами, обмен новостями и беглый просмотр привезенной почты. Бедный Юрий Александрович очень огорчился, узнав, что ему не придется участвовать в Западном маршруте, но наши доводы показались ему благоразумными. В половине второго двинулись все четыре машины: "Тарбаган" с "Куланом" нырнули в беспорядочную толпу холмов и хребтиков, направившись к Нэмэгэту, а "Волк" и "Дзерен" пошли налево, на юг, к развалинам монастыря Оботу-хурал ("Курганный").

    Дорога шла по сухим руслам, стесненным грядами складок пермских отложений. Мощные слои покрытых пустынным загаром песчаников топорщились, как чудовищные ребра, а пачки углистых слоев между ними выглядели зияющими темными провалами. У полуразмытых глинобитных стен Оботу-хурала мы неожиданно встретили улан-баторского знакомого, заместителя министра товарища Ж. Самбу, в настоящее время — Председателя Президиума Великого народного хурала республики. Этот худой седоватый человек был знатоком Гоби и всего, что касалось скотоводства и кочевой жизни. Его книга "Советы аратам-скотоводам" пригодилась и нам. "Выбирай место для юрты в полдень". "Чем темнее вода, тем она чище", "Вход в загон поворачивай на юг — ветры оттуда редки"— подобные советы, исполненные мудрости вековых наблюдений монгольского народа, очень годились и для нас — гобийских путешественников.

    К сожалению, времени для продолжительной беседы не было ни у товарища Самбу, ни у нас. Отведав угощения, мы простились и поехали на запад, прямо на заходящее солнце. Мелкие кустики ириса на черной щебнистой равнине золотились в лучах заката, и вся местность казалась залитой струящимся золотом. Свободные от растительности прогалины выделялись черными озерками, а дорога была подобна реке густого черного цвета.

    Два дня мы ехали на запад по наклонным равнинам Эдзугэй-Гадзыр ("Безлюдная земля") — гигантской пустоши, уходившей в пределы Китая. Ровные гряды, разрезанные узкими промоинами, покрывал сплошной панцирь черного щебня, сверкающий на солнце. Очень редкие маленькие пучки солянки — нитрарии были единственной растительностью на этих огромных, безжизненных, накаленных солнцем полях. Тропа шла по широкому плоскому бэлю хребта Тосту, изборожденному тысячами мелких промоин. Местами по дороге тянулись черные полосы углистых сланцев: мы шли все время по простиранию почти стертых гряд круто падающих пермских пластов. Удивляли невиданные раньше высоченные холмы песка, покрытые порослью тамариска. Так же непривычны мокрые низины с солончаками, которые окаймлялись группами разнолистных евфратских тополей, а иногда даже ив. Между голых холмов внезапно появилась лощина с обширным полем зеленой травы, высоким дерисом и рощицей тополей. Но уютная лощина оказалась опасной ловушкой для машин: сверху пухлая, внизу мокрая и скользкая глина. Деваться было некуда. Стиснув зубы, Пронин дал полный газ и ринулся вперед по большим кочкам. Машина с ревом запрыгала, точно мячик, отчаянно дергаясь и пробуксовывая, но все же мы выскочили.

    За лощиной тропа вошла в небольшое ущелье, и мы увидели Хубтин-обо — гигантское обо с цоколем из крупных каменных глыб, сложенных вперемежку с полу истлевшим саксаулом на верхушке маленького холма. По преданию, здесь был закопан тибетский клад — восемьдесят верблюдов серебра. Однако раскопка такого громадного обо, видимо, была непосильной задачей для ленивых кладоискателей. У нас на кладоискательство тоже не было времени, и мы двинулись дальше по еще более безжизненным черным равнинам. Вдали показался кулан, быстро свернувший в сторону. Крупные фаланги бегали прямо днем по дороге, и Пронин старался казнить мерзких тварей могучими колесами своего "Дзерена".

    По обе стороны нашего пути шли гряды черных голых конусов, а между ними слегка поднимающаяся в стороны голая черная равнина — поразительное зрелище полной черноты. Отсвет этих черных пространств лег на небо, и его потускневшая синева приняла железный отблеск. Я не раз встречал это гобийское железное небо в пути по черной Гоби. Впереди большим серовато-палевым блюдом раскинулся обширный такыр. Огромная туча закрыла солнце на западе, и тотчас картина сверкающей черноты вокруг резко изменилась. Щебень и склоны ближних гор стали темно-фиолетовыми, дальние зубцы за ними — светло-лиловыми, гигантская тень погрузила даль в темно-серую пелену. Только слева от тучи осталось озеро серебряного света, в котором плавали золотящиеся небольшие облака. От озера на фиолетовое поле щебня легла блестящая дорожка. Мы находились как будто на дне зловещей фиолетовой бездны, из которой только впереди и вверху было окно в сияющий светлый мир. Под колеса машины легла совершенно ровная и гладкая глинистая поверхность светло-кофейного цвета. Местами, без трещин, глина была матовой, как неглазурованная керамика, или же, растрескавшаяся правильными шестиугольниками, блестела на солнце, как метлахские плитки. Мы мчались здесь со скоростью семьдесят километров в час, пока не въехали в душную котловину между гор Ухур-Улан-ула ("Красная корова — гора". то есть большая гора).

    В ущелье были тысячи цикад, нахально залетавших сквозь открытое лобовое стекло в кабину. Мы с Прониным на нашей передовой машине все время опасались, что эти крупные, тяжелые насекомые вышибут нам с ходу глаза, и низко нахлобучили козырьки фуражек. Весь день мы шли при попутном ветре с невыносимой жарой в кабинах от перегретых моторов. От сильной тряски все внутренности, казалось, оторвались и колотились внутри. Рождественский к концу дня стал жаловаться на боль в спине. Я осмотрел его и обнаружил, что вдоль позвоночника у него на пояснице была содрана вся кожа от толчков о спинку сиденья. Рождественский расплачивался теперь за свою худощавость, помогавшую ему лазить по горам в жару. Мы взобрались на обширное, изборожденное сухими руслами плоскогорье и поехали на довольно значительной высоте.

    Ночевали, поставив койки прямо посредине черной равнины, около машин. Ночью налетела гроза. Ослепительный свет непрерывных молний проникал даже в спальный мешок, куда я забрался с головой, поклявшись промокнуть, но не вылезать. Под утро в полусне я почувствовал, что умираю. Что-то лежало на мне, душило, давило, не позволяя дышать. Я стал дико брыкаться и бороться. Через несколько секунд с вылупленными глазами, хватая воздух ртом, я опомнился на своей койке. Оказалось, что кто-то укрыл нас с Рождественским огромным брезентом, чтобы защитить от дождя. Взошедшее солнце нагрело брезент, н мы оказались в невероятной духоте. Рождественский с его здоровым сердцем продолжал спать, а я едва не задохнулся.

    Мы продолжали наш путь к юго-западу, держа курс на массив Сэгсэг-Цаган-Богдо ("Торчащая белая святая"), самую высокую гору в Южной Гоби. Здесь, в недоступных пещерах, обитал гобийский медведь — почти вымерший подвид медведей. Это животное видели в 1943 году советские исследователи Э. М. Мурзаев, А. А. Юнатов и А. Б. Банников во время своего путешествия по Заалтайской Гоби. По мере приближения к массиву Цаган-Богдо сухие русла стали глубокими и дорога перешла в беспрерывные крутые подъемы и спуски с опасными косогорами. Вождение тяжело нагруженных машин превратилось в высший пилотаж. Наши машины "пикировали" на дно очередного русла, затем почти свечой взлетали вверх с отчаянной форсировкой моторов, иногда бросаясь в сторону, на косогор, когда подъем становился непосильным. Менее опытному водителю здесь было очень легко опрокинуться.

    От родника Бильгиху мы повернули на юг, огибая с востока массив Цаган-Богдо. Здесь мы обнаружили ущельица и овраги в красноцветных меловых отложениях н даже нашли редкие обломки костей динозавров. Но никаких крупных скоплений ископаемых остатков не было. Мы обогнули Сэгсэг-Цаган-Богдо, пересекли горы Хуху-Усуни-нуру ("Хребет Голубых Источников") и спустились в огромное сухое русло, твердое н поросшее гигантским саксаулом. На переднем плане возвышались охристо-рыжие холмы, за ними — рыжие со смоляными пятнами и еще дальше — черно-смоляные пирамиды и конусы гор Тумуртин-Хуху-нуру ("Железистый Голубой хребет"). Сухое русло спускалось вниз, к югу, к Китаю, куда сбегали от окружавших нас гор наклонные равнины. Там впереди, среди моря низкого и тощего саксаула, возвышался черным загадочным островом горный массив Хатун-Суудал ("Седло госпожи"). Слева тянулась обширная область размывов рыхлых желтых пород, в которых Нам-нан Доржу и Рождественскому удалось найти кости динозавров. Мы остановились на ночлег прямо в русле, чтобы утром предпринять более подробное обследование. Здесь, в высоком саксаульнике, было уютно после жарких, мертвых равнин и голых скалистых ущелий. Мы как будто бы находились в лесу. Пламя большого костра отбрасывало веселые блики и резкие тени от фантастических изгибов саксаульных стволов. Я закурил н стал записывать впечатления пройденного пути. Горы здесь протянулись на сотни километров скопищем конусов, узких и широких, острых и тупых, возвышавшихся по обеим сторонам нашей дороги. Конусы черные с блестящими склонами, словно облитые жидкой смолой, некоторые из них вытянутые в ширину и увенчанные, словно капорами, черными веерами голых скал. Только грозный Сэгсэг-Цаган-Богдо высился сплошной массой, будто мрачный греческий собор со множеством плоских куполов.