Иван Ефремов - Лезвие бритвы

    …Амрите было семь лет, когда мать ее сильно заболела. Что-то произошло в доме дяди, что именно — девочка не могла понять. За ней приехала родственница (мать называла ее сестрой, но она не была похожа на найярку) — совсем юная женщина, жившая с мужем где-то в Бенгалии. Она увезла маленькую Амриту к себе. Но судьба все разрушила. Девочка не знала, что, собственно, произошло, и лишь позднее поняла, что обе — "сестра" матери и она — попали в самый разгар чудовищных беспорядков, убийств, грабежей и фанатического изуверства, охвативших Индию при разделе между мусульманами и индийцами в 1947 году.

    Амрита до сих пор помнит горящую станцию, крики убиваемых пассажиров-индийцев и яростные вопли мусульман, паническое бегство под покровом ночи, знойную дорогу следующего дня с вонью разлагающихся трупов, с встречными людьми, озверело мечущимися, чтобы отомстить убийцам их близких.

    — Какая у нас короткая память, — горько сказала Тиллоттама, — совершилось чудовищное злодеяние. Оно не могло возникнуть само по себе. Кто в этом виноват? Странно, но до сих пор никто не расследовал это до конца. Кто-то старается заглушить в нашей памяти последствия.

    — Вот вы тоже были последствием. — И художник нежно коснулся кисти ее руки, лежавшей на выступе камня.

    Тиллоттама вздрогнула, будто весенняя ночь, жаркая и сухая, наполнилась холодным зимним ветром.

    — Не "была", а "есть". Вы не знаете, какие последствия. Так слушайте, — и она продолжала рассказ.

    "Сестра" матери Шакила, сама очень молодая, совершенно потерялась в беде. Амрита помнит, что их посадили в поезд, бешено летевший на запад, в направлении, противоположном тому, куда они ехали вначале. Снова была длительная остановка, и снова они бежали, пока не нашли приюта в богатом доме, где прожили несколько дней. Потом дом разграбила банда, в качестве добычи захватившая наиболее приглянувшихся женщин. Шакила вместе с Амритой в конце концов оказались в Пакистане, вместе с сотнями других молодых и красивых женщин, похищенных и проданных бандитами в публичные дома.

    — До сих пор ведутся переговоры о выдаче девушек с той и с другой сторон, — закончила Тиллоттама. — Я знаю, что вернули в Индию около сорока женщин.

    — Так их больше?

    — Гораздо больше! Но многие молчат: зачем они вернутся, как будут жить?

    — А Шакила?

    — Отравилась в пятьдесят втором году.

    — А вы?

    — Я не видела ее с тех пор, как меня отдали на воспитание к бывшей девадаси. Из тех, кого звали Лакшми Калиюги, с именем Венкатешвары, выжженным на бедре. Она была не злая женщина и много знала. Учила меня танцам, искусству обольщения, умению украшать себя. Рассказывала наизусть целые страницы Махабхараты. Ну и, конечно, учила всему, что сама почерпнула из Камасутры, Рати Рахасьи и Ананги Ранги…

    — Словом, из всех древних сочинений по науке любви… А что же потом? — нетерпеливо подогнал рассказ художник.

    — А потом я стала старше, и меня учила другая — мусульманка откуда-то из Северной Африки. Тоже танцам — только другим… арабским…

    — А потом?

    — Я вернулась к старой хозяйке.

    — В этот дом?

    — Да, но после полученного образования я стала слишком ценной. Не прошло и двух месяцев, как хозяйка продала меня одному богачу. Он заплатил много!

    — Сколько вам было лет?

    — Семнадцать. Я совсем выросла по южноиндийскому понятию. В Лахоре считали, что мне больше.

    — Как же вы попали в кино?

    — Мой повелитель был уже стар и счел более выгодным, чтобы я танцевала в ночном клубе. Меня увидел режиссер Хазруд и привел продюсера. Тот решил, что я очень пригожусь для "специальных" фильмов, уплатил еще более крупную сумму, чем та, которую отдали за меня хозяйке, и вот я здесь. Звезда специальных фильмов, безыменная и несвободная, фактически — рабыня…

    — Специальных — это значит, простите меня, порнографических?

    — Что ж, это правда!

    — О боги, о боги! Как же так! В наше время! — Даярам заметался в отчаянье. — Но почему же вы… можно бежать, вернуться к своим?

    — После того как пятнадцать лет была неизвестно где? Да нет, хуже, известно где, без документов, без родных. Семилетняя девочка не знала ничего, только одно свое имя! Куда бежать? И как бежать? Купившая меня кинокомпания не лучше гангстерской шайки. Везде свои люди, везде взятки, по пятам за мной ходят провожатые, одного из них вы видели. Это здесь, а в большом городе меня вообще никуда не пускают одну.

    — Но ведь вы же знаете языки, даже английский. Как?

    — Продюсер — глава фирмы — американец португальского происхождения. Он нанимал учителей… он хочет сделать меня главной звездой.

    — Таких фильмов? А вы?

    — Что угодно, только не туда, где погибла Шакила! У них есть способы крепко держать меня.

    — Какие?

    — Лучше не говорить!

    Взошедшая луна осветила ее поднятую голову и полные слез глаза, смотревшие так глубоко и пристально, будто вся душа Тиллоттамы пыталась перелиться в душу художника. Рамамурти схватил ее руку.

    — Тама, я готов сделать все. Пойдемте со мной. Я не богач, не родич влиятельных лиц, а только бедный интеллигент. Все, что я могу, — это увезти вас, вы обретете вновь родину и положение человека… Бежим скорее!

    Она вздохнула глубоко, несколько раз, стараясь подавить охватившую ее дрожь, и покачала головой.

    — Не сейчас, Даярам! Надо выбрать время, иначе вы подвергнетесь большой опасности, а меня увезут, и мы больше никогда не встретимся.

    — Когда же?

    — Через два дня мы закончим здесь съемки. Потом мы должны ехать к магарадже Рева, его княжество недалеко отсюда. Ночью послезавтра — вот когда. Надо исчезнуть так, чтобы они не смогли сразу напасть на след и мы бы успели скрыться в глубь Индии.

    — В Траванкор?

    — О-о! — И опять волна нетерпеливой дрожи прошла по ее телу.

    — Значит, на вторую ночь после этой, в час ночи, здесь.

    — Нет, лучше в развалинах часовни, сразу за гостиницей. Там рядом дорога.

    — Условлено! Если что-нибудь изменится — почтовый ящик в пасти льва.

    — О боги! Боюсь подумать! А теперь пора!

    Даярам перескочил перила балкона и бережно принял Тиллоттаму, прыгнувшую следом. На миг ее крепкое горячее под тонким сари тело прикоснулось к нему, и у Даярама перехватило дыхание. Она отступила, тревожно оглянувшись.

    — Не надо, не провожайте меня!

    — Я только до ограды, сквозь кусты!

    Художник довел ее до выхода на дорогу к гостинице. Тиллоттама повернулась, сложила руки в намасте, и снова Даярам увидел ее громадные глаза, старавшиеся заглянуть в потайные недра его души. Теперь в ее взоре ярче всего светилась надежда. Кто смог бы обмануть ее? Уж, во всяком случае, не он!

    Рамамурти поспешил домой, подсчитал все имеющиеся деньги и необходимые платежи и, успокоившись, уснул так крепко, что встал на час позже обычного. Не теряя времени на завтрак, Даярам пошел к автобусной станции, чтобы добраться до ближайшего городка. Он быстро шагал, задумавшись, и не заметил, что на его пути стоит, широко расставив руки, стройный юноша в высоком тюрбане.

    Рамамурти натолкнулся на каменную грудь, отскочил и упал бы, если бы не приготовленные объятия.

    — Анарендра! Откуда ты? — радостно вскричал Даярам, узнавая друга, с которым вместе учился и вместе проделал часть своих странствований по Индии.

    — Я здесь по призыву учителя. Приехал помогать ему, приглашенному для участия в историческом фильме. А ты по-прежнему ищешь ее, Анупамсундарту?

    — Нашел, — серьезно сказал Даярам, но приятель принял это за шутку и одобрительно погладил его по плечу.

    — Покажешь мне Кхаджурахо? Я здесь всего час!

    — Если хочешь — вечером. Сейчас я спешу на автобус.

    — Зачем? Можно попросить автомобиль учителя, и я сам отвезу тебя.

    — О боги! Это помощь Лакшми! Скажи, ты можешь сделать это не сегодня, а послезавтра? Только очень рано? Ты мне поможешь, как никогда!

    — Разумеется! Но почему такой торжественный тон? Что с тобой, ты нервничаешь, как никогда?

    — После поймешь.

    — Согласен и на это. — Они повернули к храмам.

    Анарендра Кинкар был художником-декоратором, он уделял своей профессии лишь половину времени, предаваясь усиленным занятиям хатха-йогой, то есть тем тщательным, требующим необычайной твердости характера и воздержанной жизни физическим самовоспитанием, которое иногда по невежеству путают с искусством восточных фокусников. Телесная развитость Анарендры часто ставила Даярама в тупик, и к его восхищению примешивалась изрядная доля ужаса и даже отвращения. Его друг мог принимать немыслимые для нормального человека позы, мог замедлять биение сердца и находиться под водой гораздо больше любого человека.

    — Вы будете сниматься как йоги? — спросил его Даярам.

    — Да, амплуа факиров. Другого значения нашего телесного воспитания на Западе не понимают.

    — И обязательно с дешевым мистицизмом?

    — Уверен. Будем производить "чудеса" на фоне храмов, тигров, прекрасных танцовщиц… всей нашей пресловутой экзотики! — Даярам вздрогнул.

    — Тогда зачем же твой учитель согласился на эту профанацию?

    — Он считает, что есть смысл показать Западу наши пути даже в таком виде. Время привело наши культуры в тесное соприкосновение, но для того чтобы соединиться, необходимо понимание и общность цели. А у кино есть две очень важные силы — документальность снимка и миллионы зрителей. Таковы его слова.

    — Он умный человек, твой гуру. Я давно хотел бы познакомиться с ним. Скажи, это он согласился демонстрировать себя высоким гостям из России? Лег под доски, по которым проехал грузовик с людьми? И что-то еще…

    — Да, это он сделал, из тех же побуждений. Я буду очень рад, если ты придешь.