Иван Ефремов - Лезвие бритвы

    Итак, Мстислав, когда поедешь на юг Индии, не забудь про чарнокиты. Если повезет, то наша наука сможет сделать немалый подарок индийским друзьям. Докажем идентичность чарнокитовых массивов Гондванского щита в Южной Африке ив Индии, что поведет, возможно, к обнаружению алмазоносных зон. Мне кажется, что общий размыв древнейших толщ в Индии был менее глубок, чем в Африке, — это раз. Далее, зоны с алмазоносными трубами прорыва в Индии залегают или в областях с обильной растительностью, или прикрыты обширными покровами базальтов в сухих районах Деканского плато. Прогнозируй, соображай, а кроме того, помогай во всем. Воспитанник Ленинградского горного института, ты хорошо квалифицирован в минералогии, а это основа всей практики.

    Ивернев слушал, делая время от времени заметки в полевой книжке, переплетенной в серый холст. Кончив наставления, профессор Андреев задумался, откинувшись в кресле. Ивернев закурил, рассматривая орнамент на громадном, во всю стену, китайском ковре, потом спросил:

    — О чем это вы, Леонид Кириллович?

    — Грустно сделалось. Когда-то, в твои годы, я пробовал представить себе, будет ли такое время, что я не смогу ехать в экспедицию?

    — Разве вы не можете ехать?

    — Могу, только никогда не ездил, чтобы поработать в полную силу. Мои помощники, от главного геолога до проводника, всегда говорили: "С вами хоть на край света, хоть в саму преисподнюю". Почему? Медом по губам не мазал, уговаривать да льстить не мастер, требовал сурово. А потому, что всегда считал, что у начальника не только голова должна соображать, этого мало. — Начальник — тот, кто в трудные моменты не только наравне, а впереди всех. Первое плечо под застрявшую машину — начальника, первый в ледяную воду — начальник, первая лодка через порог — начальника; потому-то он и начальник, что ум, мужество, сила, здоровье позволяют быть впереди. А если не позволяют — нечего и браться.

    — Не могу согласиться с вами, Леонид Кириллович! Если коллектив хороший, загорелся общей работой…

    — А надолго этого горения хватит, если никто не будет вести? Нет, раз уж сердце сдало, не могу больше тащить лошадей на веревках по обрыву, гнать плот, рубить лес. Не могу! А думалось раньше, что так вот — раз, упаду и умру на леднике, в тайге или в пустыне. Почему-то больше хотелось в пустыне, чтоб сложили товарищи каменный холм и он служил бы ориентиром для таких же, как я, исследователей земли. Знаешь стихотворение Марины Цветаевой про арабского коня? О легенде, что ежели такой конь больше бежать не может, то перекусывает на ходу себе жилу и умирает, истекая кровью…

    — Да что это с вами, Леонид Кириллович, дорогой?

    — Разве не видишь? Смерть как хочу поехать в Индию, а знаю, что жары там не выдержу и вернут домой как бесполезный тюк.

    — Ну и терминология у вас! Тюк… вьюк… каюк! — расхохотался Ивернев.

    Леонид Кириллович посмотрел на ученика почти с негодованием, подумал и улыбнулся сам.

    — Так уж от века идет. Сам такой был в молодости, тоже не верилось, что могу умереть. Не думал, что буду горько жалеть об упущенных возможностях, зная, что они более не представятся. А ежели представятся, то не будет сил.

    — Я никогда еще не жалел об упущенном.

    — Конечно. Потому, что впереди еще бесконечная дорога! Это и есть молодость. А вот когда придет время и поймешь, что ничего другого уже больше никогда не будет…

    — Мне это трудно понять.

    — И долго еще не поймешь. Ну ладно, бог с ними, с упущенными возможностями. Нет их, так есть неотложные дела! Кстати, нет ли в личных бумагах твоего отца каких-нибудь указаний на древние рудники в Средней или Центральной Азии?

    — Как, и вы об этом!

    — Что это с тобой? Нервы не в порядке? Комиссию проходил? Смотри не сконфузься с командировкой, дело ответственное. Помнится, ты путал что-то с моим приездом, мямлил по телефону чепуху.

    — Ни при чем тут нервы! Дело в том, что вы уже второй человек, интересующийся личным архивом моего отца. — Настал черед насторожиться профессору.

    — Собственно говоря, интересуюсь-то не я, черта мне в древних рудниках, это дело рудных поисковиков да еще археологов. Как раз тут объявился приезжий археолог, не то немец, не то турок из Анкарского археологического института. Был, между прочим, и у меня, откуда-то узнал, что я был учеником Максимилиана Федоровича. Помнится, твой отец описывал рудники трехтысячелетней давности где-то на границе с Афганистаном и с Ираном: Так этот профессор Вильфрид Дерагази…

    — Как, как?

    — Вильфрид Дерагази. Звучная такая фамилия, легко запоминается. Он рассказал мне о дравидийской культуре, распространившейся четыре тысячи лет назад из Индии в Западный Китай и в нашу Среднюю Азию. Есть такая культура Анау — названа по кишлаку близ Ашхабада, чем-то сверхзамечательная, но якобы у нас мало раскопанная, как сетовал турецкий профессор. Эта культура служит мостом между Индией и Критом, а тот, в свою очередь, с Северной Африкой. Ее признаки обнаружены в пустыне Сахара. Найдены удивительные по красоте маленькие скульптуры, рисунки, керамика. Институт хочет применить современные научные методы для прослеживания дальних связей и путей расселения — спектроскопические изотопные анализы металлов и минералов в украшениях и других предметах. Требуется всего по грамму от каждого образца. Профессор и собирает их по тем местам, где, предполагается, проходили древние связи. Интересно и дельно!

    — Интересно-то интересно, — энергично раскуривая папиросу, заметил Ивернев, — но почему-то Тата… моя невеста, которая только что ушла от меня, очень интересовалась личным архивом отца.

    — Что-о? Для какой цели? И кто она, собственно?

    — Дочь одного из таежных спутников отца, был такой Павел Черных.

    — Точно был?

    — Не знаю. В голову не приходило проверить. Да и как это сделать?

    — Попытаемся. Хотя… почему бы ему и не быть?

    — Вы хотите сказать, что Тата… может быть, вовсе не Черных?

    — Как я могу такое предположить? Тут уж ты сам должен определить, в чем дело. И что же интересовало твою Тату?

    — Просто личность моего отца, его маршруты, детали, рисующие облик моего и ее отца.

    — М-м… И давно она… гм… ушла?

    — Несколько дней. Я был в Москве, когда мама мне телеграфировала.

    — Кто знает, может, случайное совпадение? Скорее всего. Ну, пойдем пить чай, слышишь: Екатерина Алексеевна звякает чашками.

    Ивернев продолжал сидеть в напряженном раздумье. Андреев встал, положил руку на его плечо.

    — Пошли!

    Ивернев поднялся, затем жестом остановил профессора.

    — А на кого он похож, этот заграничный археолог?

    — Красивый, довольно молодой. Мрачно красивый, что-то от киногероя, демоническое, сильное. Словом, примечательный человек. Он у меня ужинал и всех очаровал. Ритка повела его в Большой на балет и прямо в восторге от такого кавалера. Говорит, все девчонки глаза пялили на этого Дерагази.

    — На каком языке говорит?

    — С нами на любых трех, у нас принятых: английском, французском, немецком. Немного знает по-русски. Говорит, что владеет еще несколькими языками!

    — Счастливый человек!

    — Ну, ты изучил два, и куда лучше, чем я. Не способен есмь. — Профессор задумался и добавил: — А как одет этот турок! И еще мне бросилось в глаза у него кольцо с интересным камнем. Пожалуй, только геолог и может оценить выдумку. Представь себе, кристалл хиастолита разрезан поперек главной оптической оси, так что на свету дает…

    — Серый крест!

    — Ну, разумеется. Бог мой, ты побледнел как стена! Что это с тобой творится? Сядь! Ивернев нетерпеливо топнул ногой.

    — Леонид Кириллович, что же это такое? Тата, она… она постоянно носила такое же кольцо!

    — Хо-хо!.. — Андреев сразу посуровел и даже взял папиросу из портсигара Ивернева. Закурил, подумал, поискал что-то в записной книжке и снял телефонную трубку. — Совпадение или не совпадение, посмотрим. Мало ли что! Это профессор Андреев, геолог, мне надо посоветоваться по срочному делу, — продолжал он в трубку. — Нет, пусть лучше кто-нибудь от вас придет ко мне на дом или в институт. А я вам говорю, что лучше, у меня есть и своя голова на плечах! Хорошо, соедините меня с кем-нибудь постарше. Смотрите, будете отвечать! Так-то лучше!

    Ивернев слушал отрывистый односторонний разговор, а в голове вертелись жалящие мысли: "Тата, Тата! Неужели?.. Дар Алтая… Зачем?"

    — Товарищ подполковник, — продолжал Леонид Кириллович и вкратце рассказал о Дерагази и Тате. — Да, он еще здесь, приехал в научную командировку. Конечно, может быть, чистая случайность. — Леонид Кириллович облегченно и негромко рассмеялся. — Мой ученик? Здесь, да. Сейчас у меня. Через час будете? Очень хорошо, прямо к чаю.

    Профессор повесил трубку и пристально посмотрел в лицо своему ученику.

    — Понимаешь, Мстислав, это мы должны сообразить, зачем нужны сведения о твоем отце и какие сведения. Иначе кто же поймет? Как это хорошо получается в шпионских книжках: премудрый детектив садится, размышляет и ловит нить мотива. Да ведь сила врага в том и заключается, что ему уже все ясно с начала, а нам невдомек. Если есть вообще враг, а не выдумка от начала до конца, построенная на случайном совпадении.

    — Совпадений-то два, — тихо и морщась, точно от боли, возразил Ивернев.

    — Как так?

    — Первое: два человека — обоих интересуют какие-то данные из неопубликованных, не маршрутных, а личных дневников отца. Второе: оба носят совершенно одинаковые кольца, каких мы ранее ни на ком другом не видели.

    — Ишь ты! В самом деле! Так ты думаешь, что твоя Тата…

    — Ничего я не думаю и не хочу думать! — резко воскликнул Ивернев.

    — Думать придется, — со вздохом ответил Андреев. — Смерть как не люблю таких дел. Разом вспоминаешь, что, кроме земной коры, пустынь, лесов и гор, есть всякая гадость заугольная и подпольная. Ощущение, что ходишь по полу, а пол-то стоит на болоте и под ним что-то копошится.

    — Ну, это вы уж чересчур, Леонид Кириллович. — Горькие морщины выдавали внутреннюю борьбу Ивернева.

    — А вот и Каточек! — преувеличенно громко приветствовал Андреев входившую жену.

    — Курил опять? — подозрительно спросила та. — А где же клятвы и решения?

    — Да вот, понимаешь, Каточек, тут разволновался насчет Индии. Едет вот, — он кивнул на Ивернева.

    — Ну и что? Мстислав — в Индию, Финогенов — в Африку, завтра еще кто-нибудь из твоих учеников отправится в Афганистан или Ирак. Тебе не придется папиросы из зубов выпускать…

    — Нет, нет, согрешу разок и больше не буду! Как там насчет чаю? Сейчас придет один геолог, с Дальнего Востока.

    — Кто такой?

    — Ты не знаешь. Он геолог-эксплуатационник.

    — Да, этих совсем не знаю. По-моему, скучный народ.

    — Бывает, бывает. А где Ритка?

    — Укатила в театр. С твоим турком. Он ей ответное приглашение сделал. И мне это не нравится, чертить крылом вокруг нее принялся. А Рита, знаешь, девчонка горячая, шальноватая, вся в отца!

    — Благодарю вас! — Андреев низко поклонился. — Но вообще-то… конечно…

    — Может, изъяснишься понятнее?

    — Потом. Чуть-чуть повременим с чаем. Эксплуатационник будет с минуты на минуту.

    После ухода "геолога с Дальнего Востока" Ивернев и Андреев еще посовещались в кабинете, но так ни к чему и не пришли.

    — Останешься ночевать! — геолог поднялся. — Проветри как следует, накурил. Пойдем принесем постель.

    — Не засну я, Леонид Кириллович!

    — Постарайся! Впрочем, как знаешь. А мне надо выспаться, с утра важный совет. Значит, договорились. Дерагази приглашу, пока ты еще здесь, а "геолог" будет наведываться. Только как кольцо увидишь, чтоб ни сном, ни духом, а то он прав — спугнем. А Ритка пусть повертится у него под носом, может, он и с ней заведет разговор на ту же тему.

    — А вы не боитесь за Риту?

    — Девчонка она очень открытая. Я с ней поговорю, она мать не так слушает, как меня! Рискнем немного.

    "Вот эта железная лестница, и она знак радости. И этот вечер самая хорошая и светлая радость", — думал Гирин, поднимаясь к Симе.

    Сима встретила его в черном свитере и широкой серой юбке. Гирин стал расспрашивать о работе, о спорте. Сима вдруг разоткровенничалась и рассказала ему все о "халифе Гарун-аль-Рашиде" и его "великом визире". Удивительно наивную и добрую попытку найти свою собственную справедливость увидел Гирин в бесхитростном рассказе Симы. Она сидела против него, слегка смущенная, выпрямившись и положив на колени сцепленные руки, а ее громадные серые, широко открытые глаза смотрели прямо в лицо Гирину с доверчивой надеждой на одобрение. Нестерпимая, подступающая к горлу нежность проснулась в нем.

    — Когда я слушаю вас, мне хочется стать верным телохранителем халифа, — вдруг сказал он.

    Сима внезапно покраснела, вскочила и прошлась по комнате.

    — Я ни разу не видел вас в брюках, — сказал Гирин, чтобы переменить тему. — Вы их не носите?

    — Обычно нет.

    — Почему?

    — Они не годятся для моей фигуры, вот и свитер тоже не очень, — девушка покраснела еще больше. — Обязанность хозяйки — приготовить чай, — сказала она свойственным ей полувопросительным, полуутверждающим тоном и вышла.

    Гирин пересел к пианино, медленно перебирая пальцами клавиши. Их прохладное и гладкое прикосновение было приятно и немного грустно, как воспоминание о чем-то далеком и утраченном. Звонкой капелью с весенних берез начали падать звуки одной из любимых песен Гирина, прошедшей с ним по жизни. Сима вошла стремительно и присела на ручку кресла, совсем рядом с черной боковиной инструмента.

    — Иван Родионович, — прошептала она, — еще. Я так люблю эту вещь.

    Гирин повиновался. Сима сидела, как изваяние, пока не вспомнила про чайник.