Иван Ефремов - Лезвие бритвы

    Гирин спросил:

    — И вы, без сомнения, один из главарей?

    — О нет! Я просто хорошо оплачиваемый за способности и знания агент. Иначе я утратил бы возможность научных занятий, а без этого жизнь мне неинтересна, даже с любым уровнем. Пусть уровень будет пониже, но зато больше свободы, не так ли?

    — И с каким же поручением вы прибыли сюда? Дерагази вздрогнул, бледнея, и бросил сигарету. Медленно, словно во сне, он стал выпрямлять спину, наклоняясь вперед.

    — Разве вы не знаете, это никогда… никто не может… за вопрос — смерть!

    — Нонсенс! — громко сказал, почти закричал Гирин. — Говорите!

    Красивое лицо археолога страшно исказилось. В горле у него раздался не то хриплый вздох, не то стон.

    — Здесь… пустяки, узнать… достать… камни… рудник… ваш геолог откуда взял… давно…

    — Удалось?

    — Только камни. Более ничего!

    — Зачем камни? Какие?

    — Не знаю! Откуда я знаю! Они знают зачем!

    — Кто?

    — Те, кто платит! Откуда я знаю? — Отчаянный вопль вырвался из груди Дерагази. И вдруг профессор закрыл глаза и мешком упал на пол, потеряв сознание. Сима и Рита испуганно вскочили, беспомощно глядя на Гирина. Тот откинулся на спинку дивана, опустив руки. Через несколько секунд он поднялся, двигаясь, как в замедленном кинофильме, поднял археолога и водворил обратно в кресло. Тот послушно уселся с закрытыми глазами, не реагируя на изменение позы.

    — Теперь вы увидите истинное отношение к вам, Рита! Следите за его лицом!

    — Ой, не надо, Иван Родионович, страшно!

    — Надо, Рита, — мягко и настойчиво сказал доктор, — тогда вы освободитесь, — и он повернулся к Дерагази.

    — Вы слышите меня, профессор Дерагази? — с прежней металлической четкостью прозвучал вопрос Гирина.

    — Слышу, — ответил археолог, не раскрывая век.

    — Вы думаете сейчас о Рите, Рите, симпатичной девушке, бывшей вашей спутницей и гидом по Москве. И даже больше, чем просто спутницей.

    Медленно открылись глаза археолога, невидящие, смотрящие куда-то вне людей и предметов. И вдруг Дерагази гнусно подмигнул, оскалив зубы в чувственной гримасе, цыкнул языком и расхохотался нагло и шумно, всхрапывая, точно жеребец.

    — Спутница! Ха-ха-ха!.. Я бы эту спутницу… если бы не вынужденная осторожность в вашей опасной стране!

    — Молчать! — грозно приказал Гирин. — Довольно. Сейчас вы возьмете свое пальто, сунете в карман портсигар и выйдете отсюда. Из подъезда пойдете налево и проснетесь через десять шагов по тротуару, забыв все, что произошло. Слышите меня, забыв все, что было! Вы здесь не были и ничего не помните!

    — Слышу! — покорно отозвался Дерагази. — Я здесь не был и ничего не помню.

    — Вставайте! — приказал Гирин. — Насчет Риты и Симы — запомните! — они вас совершенно не интересуют. Никакого интереса, никакого влечения!

    — Никакого интереса, никакого влечения, — автоматически повторил Дерагази.

    — Идите!

    Профессор поднялся, сунул в карман портсигар, перекинул пальто через руку и, не сказав ни слова, вышел. Хлопнула дверь гостиной.

    В комнате остался лишь чужой запах резких духов и сладкого табака.

    — Теперь, Сима, мне бы чашку вашего чая, — глухо сказал Гирин.

    Сима впервые увидела, как нервно вздрагивает эта большая рука, которую она уже знала такой спокойной, твердой.

    — Садитесь, все кончилось… навсегда! — устало сказал он. — Вам, конечно, надо объяснение?

    — О да, иначе я с ума сойду! — вся дрожа, умоляла Рита.

    — Мы придаем слишком мало значения уменью внушать. Есть люди, обладающие врожденной способностью, пусть, слабой, но тогда они разрабатывают ряд приемов для подчинения себе других. Я знал одну ученую женщину, заведовавшую лабораторией, привлекательную и развратную, которая умело использовала внушение для самых разных целей. Есть мужчины, специализирующиеся на покорении женщин при помощи того же внушения. Обычно используется прием мнимого чтения мыслей, чтобы выбрать наиболее поддающийся внушению объект.

    — Как это мнимое чтение делается? — вскочила Рита. — Я спрашиваю потому, что Дерагази показывал нам чтение мыслей на картах.

    — Заставлял притронуться к одной из карт и потом угадывал к какой? — спросил Гирин.

    — Совершенно верно. Ему завязывали глаза и сажали спиной.

    — Но он всегда спрашивал, кто притрагивается? И не всегда получалось?

    — Вы как будто присутствовали!

    — Так это очень просто. Дерагази внушал, что надо притронуться, скажем, к тузу пик, и потом называл эту карту. Такой же фокус показывается с разноцветными карандашами, с цветами, с чем угодно. Помню, на одном из вечеров Вольфа Мессинга он велел притронуться к одной из клеток картонной шахматной доски, и, когда доброволец из публики притронулся, Мессинг сказал, чтобы перевернули картон. На обороте оказалась цифра шестьдесят четыре — именно той клетки, к которой притронулись. Опыт очень поучительный.

    — Неужели так много этих страшных людей?

    — Очень одаренные чрезвычайно редки. Но вообще что значит — сильная личность? Человек, умеющий концентрировать свои душевные силы и влиять ими на людей. Даже робкий человек в гневе, в момент подъема психических сил, может заставить других послушаться! Храбрец увлекает за собой трусливых — все явления одного порядка, выраженные то слабее, то резче. Потому и черная магия имеет под собой реальную основу власти сильной личности злого человека, если еще вдобавок обладающего даром гипноза, то и совсем олицетворявшего дьявола в эпохи темноты и суеверия.

    Жаль, например, что не изучена личность Распутина. Нельзя допустить, что этот малограмотный человек мог покорить весь царский двор, если он не обладал незаурядной силой внушения. Я имею сведения, что Распутин посещал московскую школу гипнотизеров — была такая в прежние времена.

    — Папе можно это все рассказать? — робко спросила Рита.

    — Обязательно! И я сам поговорю с ним. Потом. А сейчас всем надо отдохнуть. Мне особенно. Позвольте не провожать вас!

    — А чай? — спросила Сима.

    — Лучше в другой раз. До свиданья.

    Сима и Рита подходили к арбатской станции метро.

    — Если бы ты знала, как легко и ясно! — воскликнула Рита. — Я будто проснулась от кошмара. Хочется петь, — и она закружилась, широко раскинув руки. — "Если я тебя придумала, стань таким, как я хочу!" — звонко пропела она, запрокидывая назад голову и подражая Эдите Пьехе.

    — Опомнись, Рита! — строго сказала сдержанная Сима.

    — В том-то и дело, что я опомнилась наконец. Ой, как чудесно! — Рита обняла подругу, пылко целуя ее в обе щеки. — Тебе говорил кто-нибудь про твои бархатистые щечки, ну, прямо как у дитенка? Никто? Так и знала, они дураки лопоухие. Убеждаюсь в этом с каждым днем!

    — Да кто они?

    — Мужчины, парни, ребята, в общем малость одичалый пол. Только не пареньки — ненавижу это слово, а оно, как назло, повсюду — в стихах, книгах, газетах. Паренек — это что-то пренебрежительное, снисходительное. Мне так и представляется небольшого роста юноша с глуповатым, ребячьим лицом.

    — Согласна! Досадно, что писатели путают нежность и снисходительность. Мне кажется, что я в самую интимную минуту не смогла бы суженого назвать пареньком. Он же должен быть боец и рыцарь, а тут…

    У станции метро Рита весело попрощалась с подругой.

    — Придешь к нам на той неделе? — вспомнила она уже перед дверями входа.

    — Почему это вдруг? — удивилась Сима.

    — В субботу Иван Родионович кончает какие-то опыты с нашим гостем, сибирским охотником Селезневым. Его дочь Ирина Селезнева умоляла во что бы то ни стало притащить тебя. И вообще надо тебе, наконец, побывать у меня. Словом, ты придешь, на этот раз не отвертишься, не выйдет. А то смотри, упрошу Ивана Родионовича тебя так вот, как Дерагази!

    И Рита проскочила в дверь так стремительно, что пытавшийся влезть вперед нее молодой человек испуганно отшатнулся.

    Сима медленно направилась домой пешком, неотступно раздумывая о невероятном, только что происшедшем на ее глазах.

    С тех пор как Сима встретилась с Гириным, она стала верить в необычайные возможности людей. Сима стала замечать, прислушиваться к многому, мимо чего прежде проходила. Но сегодняшняя скрытая битва потрясла ее. Сима понимала, что Гирин и Дерагази люди исключительные, обладающие природным даром, усиленным и отточенным сознательным упражнением. Однако сколько их, может быть, самих того не знающих или не умеющих объяснить свое непостижимое влияние на других людей? Деревенские знахари, иногда совершающие внушением реальные исцеления. Сектанты, на удивление всем умеющие опутывать и увлекать даже, казалось бы, трезвых, здравомыслящих людей. Жуликоватые медиумы у спиритов.

    Симе припомнилось спокойное, чуть насмешливое лицо Гирина и когда-то сказанная им фраза: "И все же нельзя придавать этому (то есть дару внушения) слишком большое значение в общественной жизни, потому что дар гипноза — редкий. Сознательные или бессознательные, подобные явления не могут быть массовыми. А то тысячи людей немедленно постараются оправдать свою безответственность внушением, которому они якобы подверглись".

    "Это так, — мысленно возразила Гирину Сима, — и все же нельзя простить даже одной-единственной искалеченной жизни. Незримая цепь протягивается между многими людьми, связывая их поступки и их судьбы, и каждый пустячный случай может иметь далекие последствия".

    — Боже мой, боже мой, — Ивернева морщилась, как от сильной боли, — ни за что бы не подумала. Зачем вдруг понадобились мы ее хозяевам? Что у нас есть такое, что не было бы известно в науке, в России? Твой отец никогда не вел никаких тайных дел и прежде, в царское время, и когда работал для Советской власти. Что мог найти Максимилиан, чтобы унести в могилу? Двадцать лет прошло с его смерти и почти сорок со времени азиатских путешествий. За это время множество геологов прошло по его путям, сделаны новые открытия.

    — Ты совершенно права, мама! У меня такое чувство, словно нечто темное наброшено на память отца.

    — А ты советовался с Леонидом Кирилловичем?

    — Без конца ломали голову. Перебрали все полевые материалы папы. Так или иначе, но тревога поднята, и, очевидно, они это поняли.

    — Почему ты знаешь?

    — Дерагази пробыл в Ленинграде всего три часа и, пока я его разыскивал, улетел в Стокгольм. Нить оборвалась, а я хотел услышать от него самого, что ему надо от нас. И предложить свою помощь в обмен на сведения о Тате. Это мне посоветовали.

    — Что еще хочешь узнать, мой мальчик? Для меня в тысячу раз легче было бы знать, что она на самом деле кого-то полюбила, что ее жизнь с нами не была сплошным притворством.

    — А я не уверен, что это так!

    — Все равно! Еще горше думать о ее очаровании, несомненных достоинствах, всестороннем умении и сознавать, что все это лишь высшая тренировка подосланного агента темных дел. В наш дом, пусть маленький и бедный, но чистый, вошло, вползло… о-ох!

    Ивернев опустился на колени перед креслом, целуя и гладя похудевшую руку матери.

    — Знаешь, мама, я думал… Там, в Москве, есть такой замечательный врач-психолог. Он выяснил, что профессор Дерагази гипнотизер и он едва не увлек дочку Андреевых — Риту, не знаю уж с какими целями. У этих двойных людей всегда будешь ожидать какого-либо особого намерения, даже там, где его нет.

    — И ты думаешь, что она?.. — встрепенулась Ивернева.

    — Не знаю, не знаю… Но мне в Москве много рассказывали о способах, какими можно заставить человека отдать душу черту. В особенности девушку, молодую женщину. Есть целый ряд гнусных способов ее опозорить, унизить, запугать и затем послать на темные дела. И чем дальше, тем прочнее запутывается сеть, и жертве кажется, что нет выхода!

    — Но ведь, кажется, сейчас законы куда более мудрые. Так чего же бояться?

    — У них сложная, продуманная система.

    — У тебя есть какие-нибудь планы, где искать Тату?

    — Только один. И ты сейчас укрепила меня в этом намерении. Я хочу опубликовать в газете — нашей "Правде" или "Вечернем Ленинграде" — рассказ под названием "Дар Алтая". В нем описать Тату и дать ей понять, что я… мы с тобой не считаем ее погибшей и не собираемся мстить. Наоборот, мы ждем ее, поможем вернуться к жизни без страха и преступления. И если она такая, как мне кажется, если я правильно прочитал ее сердце, она не может быть тяжкой преступницей. Она поймет и придет, а мы… защитить ее помогут друзья. Если только она еще здесь. Читает она много!

    — Мне нравится твой план, но…

    — Сомневаешься, сумею ли я написать рассказ, такой, чтобы приняли к печати? Ты низкого мнения о собственном сыне! Я все же не настолько невежествен, чтобы считать, будто сделаться писателем — раз плюнуть, стоит только взяться. Нет, я пойду к крупному писателю с богатой фантазией, расскажу ему в общих чертах и упрошу написать для меня. И если он добрый человек — а хороший писатель не может не быть добрым, то он возьмет меня в соавторы. Для того чтобы Тата поняла рассказ как объявление, как призыв к ней, надо и мою фамилию в заголовке.

    — Что ж, я благословляю, пробуй. Только ты уедешь на год, а как же, если Тата?.. Хотя я и не очень надеюсь, что она здесь!

    — Так ведь остаешься ты, мама. И еще Солтамурад и Глеб.

    — Да, вот еще одно. Завтра ты собираешься смотреть фонды во ВСЕГЕИ. А ты заглянул в личные бумаги отца? Ты его сын, тоже геолог, может быть, исполнитель его надежд, мечты?

    Ивернев покраснел и опустил голову, не ответив матери. Та снисходительно пожала плечами.

    — Что ж, может быть, так надо. Молодежь находит безмерно скучным всякую попытку понять старших, не умея уловить в сохранившихся обрывках жизни своих ушедших "предков", как вы нас называете, главные думы, мечты, ожидания и радости. Только после тяжелых потрясений вы приходите к следам нашей жизни чуткими и просветленными. Тогда раскрывается перед вами мать или отец совсем другие, и оказывается, вы их совсем не знали. Если это были хорошие люди, то пережитое из далекого прошлого оказывается сильной поддержкой… твой отец был хорошим человеком, Мстислав!

    Поздняя ночь застала Мстислава за письменным столом, склоненным над пачкой старых записных книжек и тетрадей Максимилиана Федоровича Ивернева. Потертые холщовые переплеты с тиснеными буквами дореволюционных пикетажных тетрадок, слипшиеся черные полевые книжки из плохой клеенки тридцатых годов. Побуревшие, еще сохранившие тонкую лессовую пыль в сгибах страниц спутников среднеазиатских путешествий. Затертые листки торопливых записей с каплями пота и еще не выцветшими следами крови от раздавленной мошки — свидетели трудовых походов по парной от зноя тайге Дальнего Востока с целыми облаками комарья и гнуса.