Иван Ефремов - Таис Афинская

    И Таис принялась расспрашивать новую рабыню о страшных днях осады Фив и плена, стараясь скрыть недоумение: почему эта гордая и воспитанная девушка не убила себя, а предпочла жалкую участь рабыни?

    Гесиона скоро поняла, что именно интересовало Таис.

    — Да, я осталась жить, госпожа. Сначала от неожиданности, внезапного падения великого города, когда в наш дом, беззащитный и открытый, ворвались озверелые враги, топча, грабя и убивая. Когда безоружных людей, только что всеми уважаемых граждан, выросших в почете и славе, сгоняют в толпу, как стадо, нещадно колотя отставших или упрямых, оглушая тупыми концами копий, и заталкивают щитами в ограду, подобно овцам, странное оцепенение охватывает всех от такого внезапного поворота судьбы…

    Лихорадочная дрожь пробежала по телу Гесионы, она всхлипнула, но усилием воли сдержала себя и продолжала рассказывать, что место, куда их загнали, в самом деле оказалось скотным рынком города. На глазах Гесионы ее мать, еще молодая и красивая женщина, была увлечена двумя щитоносцами, несмотря на отчаянное сопротивление, и навсегда исчезла. Затем кто-то увел младшую сестренку, а Гесиона, укрывшаяся под кормушкой, на свою беду, решила пробраться к стенам, чтобы поискать там отца и брата. Она не отошла и двух плетров от ограды, как ее схватил какой-то спрыгнувший с коня воин. Он пожелал овладеть ею тут же, у входа в какой-то опустелый дом. Гнев и отчаяние придали Гесионе такие силы, что македонец сначала не смог с ней справиться. Но он, видимо, не раз буйствовал в захваченных городах и вскоре связал и даже взнуздал Гесиону так, что она не смогла кусаться, после чего македонец и один его соратник попеременно насиловали девушку до глубокой ночи. На рассвете опозоренная, измученная Гесиона была отведена к перекупщикам, которые, как коршуны, следовали за македонской армией. Перекупщик продал ее гиппотрофу бравронского дема, а тот после безуспешных попыток привести ее к покорности и боясь, что от истязаний девушка потеряет цену, отправил ее на Пирейский рынок.

    — Я была посвящена богине Бирис и не смела знать мужчину раньше двадцати двух лет.

    — Не знаю этой богини, — сказала Таис, — она владычествует в Беотии?

    — Везде. Здесь, в Афинах, есть ее храм, но мне нет больше доступа туда. Это богиня мира у минийцев, наших предков, берегового народа до нашествия дорийцев. Служение ей — против войны, а я уже была женой двух воинов и ни одного не убила. Я убила бы себя еще раньше, если бы не должна была узнать, что сталось с отцом и братом. Если они живы и в рабстве, я стану портовой блудницей и буду грабить негодяев, пока не наберу денег, чтобы выкупить отца — мудрейшего и добрейшего человека во всей Элладе. Только для этого я и осталась жить…

    — Сколько тебе лет, Гесиона?

    — Восемнадцать, скоро девятнадцать, госпожа.

    — Не зови меня госпожой, — сказала, вставая, Таис, охваченная внезапным порывом, — ты не будешь моей рабыней, я отпускаю тебя на волю.

    — Госпожа! — девушка крикнула, и горло ее перехватили рыдания. — Ты, наверное, ведешь свой род от богов. Кто мог бы еще в Элладе так поступить?! Но позволь мне остаться в твоем доме и служить тебе. Я много ела и спала, но я не всегда такая. Это после голодных дней и долгих стояний на помосте у торговца рабами…

    Таис задумалась, не слушая девушку, чья страстная мольба оставила ее холодной, как богиню. И снова Гесиона внутренне сжалась и опять распустилась, словно бутон, поймав внимательный и веселый взгляд гетеры.

    — Ты сказала, твой отец — знаменитый философ? Достаточно ли он знаменит, чтобы быть известным Элладе, и не только в Стовратых Фивах?

    — Бывших некогда Фивах, — горько сказала Гесиона, — но Астиоха-философа знает Эллада. Как поэта, может быть, и нет. Ты не слыхала о нем, госпожа?

    — Не слыхала. Но я не знаток, оставим это. Вот что придумала я… — И Таис рассказала Гесионе свой план, заставив фиванку задрожать от нетерпения.

    После убийства Филиппа Македонского приглашенный им Аристотель покинул Пеллу и перебрался в Афины. Александр снабдил его деньгами, и философ из Стагиры основал в Ликии — в священной роще Аполлона Волчьего — свою школу, собрание редкостей и обиталище для учеников, исследовавших под его руководством законы природы. По имени рощи учреждение Аристотеля стало называться Ликеем.

    Пользуясь знакомством с Птолемеем и Александром, Таис могла обратиться к Стагириту. Если отец Гесионы был жив, то, где бы он ни оказался, молва о столь известном пленнике должна была достигнуть философов и ученых Ликея.

    От жилья Таис до Ликея пятнадцать олимпийских стадий, полчаса пешего хода, но Таис решила ехать на колеснице, чтобы произвести нужное впечатление. Она велела Гесионе надеть на левую руку обруч рабыни и нести за ней ящичек с редким камнем — зеленым, с желтыми огнями — хризолитом, привезенным с далекого острова на Эритрейском море. Подарили его Таис купцы из Египта. От Птолемея она знала о жадности Стагирита к редкостям из дальних стран и думала этим ключом отомкнуть его сердце.

    Эгесихора почему-то не появилась к обеду. Таис хотела поесть с Гесионой, но девушка упросила не делать этого, иначе ее роль служанки, которую она хотела честно исполнять в доме Таис, стала бы фальшивой и лишила бы ее доброго отношения слуг и рабынь гетеры.

    Священные сосны безмолвно и недвижно уносились вершинами в горячее небо, когда Таис и Гесиона медленно шли к галерее, окруженной высокими старыми колоннами, где занимался с учениками старый мудрец. Стагирит был не в духе и встретил гетеру на широких ступенях из покосившихся плит. Постройка новых зданий еще только начиналась.

    — Что привело сюда гордость продажных афинских женщин? — отрывисто спросил Аристотель.

    Таис сделала знак, Гесиона подала раскрытую шкатулку, и хризолит — символ Короны Крита — засверкал на черной ткани, устилавшей дно. Брюзгливый рот философа сложился в беглой усмешке. Он взял камень двумя пальцами и, поворачивая его в разные стороны, стал разглядывать на просвет.

    — Так ты подруга Птолемея? Неталантливым он был учеником, слишком занят его ум войной и женщинами. И тебе надо, конечно, что-то узнать от меня? — Он бросил на Таис острый, пронизывающий взгляд.

    Гетера спокойно встретила его, смиренно склонила голову и спросила, известно ли ему что-нибудь об участи фиванского философа. Аристотель думал недолго.

    — Слышал, что он не то умер от ран, не то попал в рабство. Но почему он тебя интересует, гетера?

    — А почему не интересует тебя, великий философ? Разве участь собрата, славного в Элладе, тебе безразлична? — вспыхнула Таис.

    — Девчонка, твоя речь становится дерзкой!

    — Помилосердствуй, великий Стагирит! Меня по невежеству удивило твое безразличие к судьбе большого философа и поэта. Разве не драгоценна жизнь такого человека? Может быть, ты мог бы его спасти…

    — Зачем? Кто смеет пересекать путь судьбы, веление богов? Побежденный беотиец упал до уровня варвара, раба. Можешь считать что философа Астиоха больше не существует, и забыть о нем. Мне все равно, брошен ли он в серебряные рудники или мелет зерно у карийских хлебопеков. Каждый человек из свободных выбирает свою участь. Беотиец сделал свой выбор, и даже боги не будут вмешиваться.

    Знаменитый учитель повернулся и, продолжая рассматривать камень на свет, показал, что разговор окончен.

    — Далеко же тебе до Анаксагора и Антифонта, Стагирит! — вне себя крикнула Гесиона. — Ты просто завистлив к славе Астиоха, певца мира и красоты! Мир и красота — вот что чуждо тебе, философ, и ты знаешь это!

    Аристотель гневно обернулся. Один из стоявших рядом и прислушивавшихся к разговору учеников с размаху ударил Гесиону по щеке. Та вскрикнула и хотела броситься на кряжистого бородатого оскорбителя, но Таис ухватила ее за руку.

    — Дрянь, рабыня, как смеешь ты!.. — вскричал ученик. — Пошли отсюда, порнодионки!

    — Философы заговорили без притворства, — озорно сказала Таис, — бежим скорее из обители мудрости!

    С этими словами Таис ловко выхватила хризолит у растерявшегося Аристотеля, подобрала химатион и пустилась бежать по широкой тропе между сосен к дороге, Гесиона — за ней. Вслед девушкам кинулось несколько мужчин — не то усердных учеников, не то слуг. Таис и Гесиона вскочили на колесницу, поджидавшую их, но мальчик-возница не успел тронуть лошадей, как их схватили под уздцы, а трое здоровенных пожилых мужчин кинулись к открытому сзади входу на колесницу, чтобы стащить с нее обеих женщин.

    — Не уйдете, блудницы! Попались развратницы! — заорал человек с широкой неподстриженной бородой, протягивая руку к Таис.

    В этот миг Гесиона, вырвав бич у возницы, изо всей силы ткнула им в раззявленный кричащий рот. Нападавший грохнулся наземь.

    Освобожденная Таис раскрыла сумку, подвешенную к стенке колесницы, и, выхватив коробку с пудрой, засыпала ей глаза второго мужчины. Короткая отсрочка ни к чему не привела. Колесница не могла сдвинуться с места, а выход из нее был закрыт.

    Дело принимало серьезный оборот. Никого из путников не было на дороге, и злобные философы могли легко справиться с беззащитными девушками. Мальчик-возница, которого Таис взяла вместо пожилого конюха, беспомощно озирался вокруг, не зная, что делать с загородившими путь людьми.

    Но Афродита была милостива к Таис. С дороги послышался гром колес и копыт. Из-за поворота вылетела четверка бешеных коней в ристалищной колеснице. Управляла ими женщина. Золотистые волосы плащом развевались по ветру — Эгесихора!

    — Таис, малакион (дружочек), держись!

    Зная, что спартанка сделает что-то необычайное, Таис схватилась за борт колесницы, крикнув Гесионе держаться изо всех сил. Эгесихора резко повернула, не сбавляя хода, объехала колесницу Таис и вдруг бросила лошадей направо, зацепившись выступающей осью за ее ось. Бородатые, державшие лошадей, с воплями пустились прочь, стараясь избежать копыт и колес, кто-то покатился в пыли под ноги лошадей, закричал от боли. Лошади Таис понесли, а Эгесихора, сдержав четверку с неженской силой, расцепила неповрежденные колесницы.

    — Гони, не медли! — крикнула Таис, давая мальчишке крепкий подзатыльник.

    Возница опомнился, и гнедая пара помчалась во весь опор, преследуемая по пятам четверкой Эгесихоры.

    Позади из клубов пыли неслись вопли, проклятия, угрозы. Гесиона не выдержала и принялась истерически хохотать, пока Таис не прикрикнула на девушку, чувства которой были еще не в порядке после перенесенных испытаний.

    Не успели они опомниться, как пролетели перекресток Ахарнской дороги. Сдерживая коней, они повернули назад и направо, спустились к Илиссу и поехали вдоль речки к Садам.

    Только въехав под сень огромных кипарисов, Эгесихора остановилась и спрыгнула с колесницы. Таис, подбежав к ней, крепко поцеловала подругу.

    — Хорошо вышла аматрохия? В ристалище очень опасно такое сцепление колес.

    — Ты действительно наследница Киниски, Эгесихора. Но как ты оказалась на дороге? Слава богам!

    — Я заезжала за тобой, чтобы покататься, а ты поехала в Ликей. Не стоило труда понять, что ищешь отца Гесионы, и это встревожило меня. Мы не умеем говорить с мудрецами, а они недолюбливают гетер, если те и красивы, и умны. По их мнению, сочетание этих свойств в женщине противоестественно и опасно, — спартанка звонко рассмеялась.

    — И как ты сообразила явиться вовремя?

    — Я проехала от Ликейской рощи выше к горам, остановилась там с лошадьми и послала конюха стоять на повороте и следить, когда ты поедешь. Он прибежал с известием, что вас бьют философы. Я едва успела, бросила его на дороге…

    — Что будем делать? Надо скрыться, чтобы избежать наказания, — ты же покалечила моих врагов!

    — Я проеду к Семи Бронзам, где живет Диорей, отдам ему колесницу, а потом поедем купаться на наше излюбленное место. Пусть твой эфеб едет за мной до поворота, а там ждите!

    И отважная спартанка понеслась на своей бешеной четверке.

    Они резвились, плавали и ныряли до вечера в уединенной бухточке, той самой, куда два года назад выплыл Птолемей.