Иван Ефремов - Таис Афинская

    — Смотри, Эоситей, предупредил ли ты наших красавиц об опасных свойствах Эврота! — крикнул Менедем в спину начальнику, широко шагавшему со своей прекрасной ношей. Эллины любили носить обожаемых женщин — это служило знаком уважения и благородства стремлений. Стратег не ответил и, только опустив Таис на землю у самого берега, сказал:

    — Эгесихора знает, что Эврот течет из-под земли. В его верховьях, около Фения в Аркадии, где "Девять Вершин", есть развалины города, называвшегося в честь жены Ликаона, пеласга, сына Каллисто. Под девятиглавой горой Ароанией есть ущелье страшной глубины, в котором даже летом лежит снег. Из ущелья небольшим водопадом падает на скалу ручей Стикс. Вода его смертельна для всего живого, разъедает железо, бронзу, свинец, олово и серебро, даже золото. Черная вода Стикса бежит в черных скалах, но потом становится ярко-голубой, когда скалы испещряются вертикальными полосами черного и красного — цветами смерти. Стикс впадает в Критос, а тот — в нашу реку и, растворяясь в ней, делается безвредным. Но в какие-то дни, известные лишь прорицателям, струи Стиксова ручья не мешаются с водой Эврота. Говорят, их можно увидеть — они отливают радугой старого стекла. Того, кто пробудет в этой струе некоторое время, ждет аория — безвременная смерть. Вот почему купанье в нашей реке иногда может причинить беду.

    — А как же вы все? Неужели не решаетесь?

    — Клянусь Аргоубийцей, мы даже не думаем об этом, — сказал подоспевший Менедем, — всех нас ждет аоротанатос (ранняя смерть).

    — Тогда зачем же пугаете нас? — укорила спартанцев Таис, распуская узел ленты под тяжелым пучком волос на затылке. Черные их волны рассыпались по плечам и спине. Словно бы в ответ Эгесихора выпустила на свободу свои золотые пряди, и Эоситей восхищенно хлопнул себя по бедрам.

    — Смотри, Менедем, как хороши они рядом. Золотая и черная, им всегда надо быть вместе.

    — А мы и будем вместе! — воскликнула Эгесихора.

    Таис медленно покачала головой.

    — Я не знаю. Я не договорилась еще с Эоситеем о навлоне — цене моего проезда в Египет. У меня не так много серебра, как сплетничают в Афинах. Мой дом там стоил немало.

    — Зачем же ты поселилась вблизи Пеларгикона! — сказала Эгесихора, — я давно говорила тебе…

    — Как ты сказала? — невольно рассмеялась Таис.

    — Пеларгикона — Аистового склона. Так шутя называют лакедемоняне ваш Пеласгикон в Акрополе. Ну, пойдем выше по течению. Я вижу там ивовую рощу.

    Ивы особенно почитались гетерами, как деревья, посвященные могучим и смертоносным богиням — Гекате, Гере, Цирцее и Персефоне. Ивы играли немалую роль в колдовских, в лунные ночи, обрядах Богини-Матери.

    Низко нависшие над водой стволы старых деревьев купали свои ветви в быстрых светлых струях, как бы отгородивших занавесью глубокую заводь. Таис, закрутив натуго волосы, поплыла к другому берегу, оставив позади хуже плававшую и осторожную на воде подругу. Белые водяные лилии — ненюфары сплошь покрыли своими листьями глубокий омут под берегом, весь залитый полуденным солнцем. Таис с детства любила заросли ненюфар: казалось, в темной и глубокой воде они скрывали какую-то тайну — или обиталище прекрасных нимф реки, или утонченную драгоценную вазу, или сверкающий перламутр раковины. Таис быстро научилась нырять. Как ей нравилось уходить вглубь, под кувшинки, и любоваться солнечными столбиками, просекающими сумрачную воду! И вынырнуть вдруг на ослепительный зной среди плавающей зелени и цветов, над которыми вьются радужнокрылые стрекозы!..

    И сейчас, как в детстве, Таис вынырнула средь лилий. Нащупав ногой ослизлый корявый ствол на дне, она стала на него, широко раскинув руки поверх листвы и озираясь вокруг. Было тихо. Только журчанье струй по камешкам и ветвям нарушало знойную тишину боэдромиона — последнего месяца лета. В подмыве берега чернели гнезда щурков. Красивые, зеленые с золотом, птицы уже давно вывели птенцов и научили их летать. Остроносые нарядные и быстрые щурки сидели в ряд на сухой ветке, греясь на солнце после ночной прохлады. "Скоро, совсем скоро они улетят на юг, в Либию, откуда появляются каждый год, — подумала Таис, — а еще раньше поплыву туда я". Она оглянулась на тихую, горящую в солнце заводь, железно-зеленую листву старых ив и заметила двух гальцион-зимородков. Они мелькали ярко-синей пестрядью своих коротких крыльев над сломанным деревом. В детстве Таис жила на небольшой реке. Милые воспоминания подступили к ней, пробежали грустной радостью и умчались вдаль. Светлый и горький опыт жизни! Она узнала необъятное море, его власть и мощь, так же как и людское море жизни. Но оно не страшило молодую гетеру. Полная сил и уверенности в себе, она стремилась дальше в Египет, всегда бывший для эллинов страной мудрости и тайны…

    В протоке, казавшейся сумрачным коридором из деревьев, сплетавших свои ветви-руки с противоположных берегов, она не сразу нашла Эгесихору. Спартанка удобно устроилась над водой на толстом изгибе ствола, распустив, свои великолепные волосы по обе стороны дерева, подобно покрывалу золотистого шелка. Ее белая кожа, оберегаемая от загара, отливала молочно-опаловым блеском, свойственным только истинным хризеидам, золотоволосым. Таис, смуглая наперекор аттической моде, выбралась на дерево и в тени, с иссиня-черными волосами критянки, показалась сожженной солнцем жительницей южных стран.

    — Довольно нежиться, слышишь, нас зовут, — сгибая пальцы, как когти хищника, Таис угрожающе подбиралась к ступням подруги.

    — Не боюсь, — сказала спартанка, толкнув ногой Таис, которая не удержалась на стволе и сразу полетела в воду. Эгесихора тоже скатилась с дерева и с негодующим воплем: — Волосы! Напрасно сушила! — окунулась с головой в глубокий омут.

    Обе гетеры дружно поплыли на берег, оделись и принялись расчесывать друг другу косы.

    Купанье, пробудившее детские воспоминания Таис, вызвало приступ грусти. Как бы ни манили далекие страны, надолго покидать родину всегда печально. И афинянка спросила у подруги:

    — Скажи, тебе не хотелось бы вернуться в Афины сейчас, без промедления?

    Эгесихора удивленно и насмешливо сощурила один глаз.

    — Что тебе взбрело в голову? Меня схватят при первом появлении…

    — Мы можем причалить к Фреатто и вызвать туда судилище. — Таис напомнила спартанке о древнем обычае афинян. Каждый изгнанник или беглец мог причалить на корабле к берегу около. Пирея, где находился колодец, и с борта корабля оправдываться перед судом в возведенных на него обвинениях. Место считалось священным, и, даже если изгнанник признавался виновным, ему не грозила погоня, пока он был на своем корабле.

    — Я не верю в святость этого обычая. Твои соотечественники стали вероломны за последние века, после Перикла, — ответила Эгесихора, — впрочем, я не собираюсь возвращаться. И тебе нечего бояться — мои спартанцы довезут до самого места…

    Опасения Таис, что ей не хватит серебра на уплату за проезд, не оправдались. Эоситей позволил, не без участия Эгесихоры, ей взять всех слуг и обещал доставить не до Навкратиса, а прямо до Мемфиса, где в бывшем тирском стратопедоне — военном лагере — должен был разместиться отряд спартанских наемников.

    Таис отлично переносила морскую качку. Навсегда запомнился ей энатэ фтинонтос — девятый день убывающего боэдромиона, когда корабль стратега и наварха Эоситея вплотную подошел к берегам Крита. Они плыли, не заходя на Китеру, прямиком по Ионическому морю, пользуясь последними неделями предосеннего затишья и стойким западным ветром. Лакедемонцы всегда были отличными мореходами, а вид их судов внушал ужас всем пиратам Критского моря, сколько бы их ни было. Корабли прошли близ западной оконечности Крита, обогнули Холодный мыс, иначе Бараний лоб, на юго-западе острова, где в дремучих лесах, по преданиям, еще обитали древние демоны. Леса покрывали весь остров, казалось, состоящий из одних гор, почти черных вдали и светлых, белеющих обрывами известняков у побережья.

    Корабль Эоситея вошел в широкий, открытый всем южным и западным ветрам Срединный залив. Над ним расположились сразу три древних города, и среди них самый старый, не уступающий Кноссу — Фест, чье основание тонет во тьме прошедших времен. Перед тем, как идти к Прекрасным Гаваням, где надлежало запастись водой для долгого перехода к Египту, корабли причалили у Маталы. Здесь они должны были пробыть несколько дней.

    Темные закругленные выступы горных склонов, покрытых лесом, спускались к воде, разделенные серповидными вырезами светлых бухт, сверкающих на солнце пеной наката и колеблющимися зеркалами прозрачной воды. Сияющая синева открытого моря у берегов Крита превращалась в лиловую, а ближе к берегу в зеленую кайму, с упорным равнодушием моря плескавшуюся на источенные черными ямами и пещерками белые известняки.

    Туманная синева плоскогорий укрывала развалины громадных построек невообразимой древности. Неохватные тысячелетние оливковые деревья выросли из расселин разбитых землетрясениями фундаментов и лестниц, из исполинских камней. Мощные, расширявшиеся кверху колонны еще подпирали портики и лоджии; угрюмо и грозно чернели входы в давно покинутые дворцы. Платаны и кипарисы, поднявшиеся высоко, затеняли остатки стен, где из-под обрушенных обломков, там, где уцелевшие перекрытия защищали внутренние росписи, проступали человеческие фигуры в красках ярких и нежных.

    У одного из хорошо сохранившихся зданий Таис, повинуясь неясному влечению, взбежала на уцелевшие ступени верхней площадки. Там, в кольце растрескавшихся колонн, местами сохранивших темные пятна, — следы пожарища, под уложенными ступенчатыми плитами кровли оказался круглый бассейн. Великолепно притесанные глыбы мрамора с зелеными прожилками слагали верхнее кольцо глубокого водоема. Вода просачивалась через пористый известняк, заградивший выход источника, фильтруясь, приобретала особенную прозрачность и стекала по отводной трубе, поддерживавшей постоянный уровень водоема уже в течение многих столетий. Яркая синева неба через центральное отверстие кровли высвечивала голубизной священную воду. Бассейн предназначался для ритуальных омовений жрецов и жриц, перед тем, как приблизиться к изображениям грозных божеств — Великой Матери и Потрясателя Земли (Посейдона), погубившего критское царство и великий народ.

    Странный запах почудился Таис. Возможно, камни бассейна еще хранили аромат целебных трав и масел, которыми некогда славился Крит. Стены водоема впитали навсегда аромат священных омовений, совершавшихся здесь тысячелетиями… Таис вдруг сбросила одежду и погрузилась в чуть слышно журчавшую воду, как бы прикоснувшись к чувствам своих далеких предков. Встревоженный зов Эгесихоры вернул ее к действительности.

    Спартанка поддавалась смутному ощущению страха, внушенного величественными развалинами непонятного и неизвестного назначения. Таис оделась и поспешила навстречу подруге.

    Эгесихора остановилась около изображения женщины в светло-голубой одежде, с развевавшимися крупными завитками черных волос, и поманила к себе спутников.

    Большой глаз, смотревший открыто и лукаво, гордые — тонкой чертой — брови, прямой нос, немного длинный и не с такой высокой переносицей, как у эллинов, особая форма рта, соединившая чувственность с детским очерком короткой верхней губы, чуть выступающая нижняя часть лица…

    Эгесихора обняла ладонями необычайно тонкую талию подруги, стянув складки хитона, и спартанцы с восторгом захлопали в ладоши: если не сестра, то родственница изображенной на стене дворца женщины стояла перед ними в образе Таис.

    Странное чувство тревоги проникло в душу Таис. Слишком велика была древность смерти, откуда выступила эта критская женщина, слишком давно ушли в подземное царство те, кто строил эти дворцы, писал портреты красавиц, сражался с быками и плавал по морям. Таис поспешила на солнечный свет, зовя за собой притихших спутников и смущенную, словно она заглянула в запретное, Эгесихору.

    На южном берегу Крита солнце заливало землю ярким, ослепительным светом, но не было дивной прозрачности воздуха, свойственного Элладе.

    Голубоватая дымка задергивала дали, и зной казался злее и сильнее, чем на аттических берегах.

    По слабо всхолмленному плоскогорью от развалин протянулась полоса каменных плит, углубившихся в почву, заросших высокой сухой травой и покрытых лишайниками. В конце этой древней дороги, там, где она скрывалась во впадине, стояла громадная глыба, а на ней высеченные высокие бычьи рога, словно один из подземных быков Посейдона начал выбираться на поверхность, напоминая людям, что они всего лишь эфемерные обитатели Геи и ходят по зыбкой почве, под которой гнездятся, зреют и готовятся к ужасным потрясениям невидимые стихии.

    Длинные тени пролегли от рогов и протянулись к Таис, стараясь захватить ее между своими концами. Так, должно быть, священные пятнистые быки Крита нацеливались на девушек — исполнителей ритуального танца — игры. Гетера быстро прошла между полосами теней до залитой солнцем вершины второго холма, остановилась, посмотрела кругом и всем своим существом поняла, что земля ее предков — это область мертвых, стертых временем душ, унесших свои знания, мастерство, чувство красоты, веру в богов, песни и танцы, мифы и сказки в темное царство Аида. Они не оставили после себя ни одного надгробия, подобного эллинским, в которых лучшие ваятели отражали живую прелесть, достоинство и благородство ушедших. Глядя на них, потомки стремились быть похожими на предков или превзойти их. Таис не могла забыть чудесные надгробия Керамика, посвященные молодым, как она сама, женщинам, вроде столетней давности памятника Гегесо, сохранившего образ юной женщины и ее рабыни. А здесь не было видно некрополей. Замкнувшись на своем острове, недоступном в те времена никому, критяне не передавали своего духовного богатства окружавшим народам.