Иван Ефремов - Таис Афинская

    Все же подобные скачки, как и плавание в защищенной от крокодилов протоке, удавались редко. Гораздо чаще Таис, усталая от какой-либо по-египетски тягучей церемонии, повозившись с дочерью, отправлялась сумерничать на ступеньках храма Нейт.

    Девушки-египтянки мирно спали укутавшись. Эрис, уперев подбородок в высоко поднятые колени, застывала с широко открытыми глазами. Она умела впадать в состояние, подобное сну, не теряя бдительности.

    В сумерках загорался зловещим свинцовым светом Никтурос — Ночной Страж, напоминая Таис ее первый приезд в Египет, когда, назначенную в жертву Себеку, ее спас Менедем — воин гераклового мужества.

    Таис собиралась возвести памятник Эгесихоре и Менедему, построив им кенотаф здесь, в Мемфисе, откуда река унесла их пепел в родное море. Но потом передумала. Надгробие стало бы чужим среди тысяч памятников иных чувств и обычаев иной веры. Изваяния Эгесихоры и Менедема стояли бы здесь одинокими, как она сама. А когда не станет Таис, кто позаботится о кенотафе? Это ведь не Эллада, где красоту изваяний бережет каждый с детства и никогда никому не придет в голову повредить скульптуру.

    Если в Мемфисе любители муз, особенно эллины, еще помнили золотоволосую спартанку, то кто знал о Менедеме — одном из тысяч лаконских наемников? И Таис отказалась от постановки памятника. В Александрии изваяли великолепный мраморный горельеф и отправили на родину Эгесихоры и Менедема. Появление Ночного Стража будило в сердце Таис тоску по ушедшим и неопределенную тревогу…

    Во дворце ее ожидала приятная новость. Птолемей прислал красавца раба из Фракии, опытного в уходе за лошадьми, и уздечку для Боанергоса поразительной работы, отделанную под его масть красным золотом. Птолемей, как и прежде, чувствуя вину перед Таис, делал неожиданные и роскошные подарки.

    Наутро афинянка велела привести иноходца, чтобы покрасоваться на нем в новой сбруе. Раб вывел черногривого коня в сверкающей уздечке, с чеканным налобником, изображающим пантер в свирепой схватке. Таис погладила своего любимца, поцеловала в теплую морду между чуткими ноздрями. Боанергос с коротким нежным ржанием терся головой о голое левое плечо хозяйки и нетерпеливо ударял копытом, покусывая удила. Только собралась Таис вспрыгнуть на коня, как прибежала няня Ираны, крича, что девочка заболела. Бросив поводья красивому конюху, афинянка побежала обратно во дворец и нашла дочь больной в постели. Оказывается, девочка, убежав в сад, наелась зеленых персидских яблок, а няня накормила ее еще миндальным печеньем.

    Дворцовый врач быстро устранил боли. Растерев и утешив дочь, Таис вспомнила наконец, что иноходец совсем заждался ее и мог разбить коновязь. Хорошо, если Эрис догадалась промять коня.

    Посланная в конюшню служанка примчалась в сопровождении старого конюха и выпалила, падая на колени перед царицей, что Боанергоса отравили, а Эрис исчезла со своей лошадью.

    Афинянка схватила за плечо старого конюха, также преклонившего колени. Тонкая ткань его одежды затрещала от рывка.

    — Не я виноват, царица, — с достоинством сказал старик, — коня отравил тот, кто сделал золотую уздечку. Солнце Египта, пойди и посмотри сама!

    Таис опомнилась, стремглав сбежала с лестницы и понеслась в конюшню. В короткой верховой эксомиде вместо длинного царского одеяния бежать было удобно, и Таис Обогнала всех.

    Боанергос лежал на левом боку, вытянув ноги с черными точеными копытами. Прядка густой челки наполовину прикрыла остекленевший глаз. В углу сведенных судорогой губ расползлась зловещая голубизна.

    Таис показалось, что верный конь смотрит с укором и ожиданием на нее, не поспевшую помочь. Царица Египта упала на колени, не скрывая слез, и в отчаянной надежде протянула руки, чтобы поднять тяжелую голову. Сильный рывок сзади не дал ей притронуться к иноходцу. В гневе Таис обернулась с быстротою пантеры и встретилась с синевой мрачного взгляда Эрис. Подруга тяжело дышала. Позади нее воин охраны ловил поводья взмыленной кобылы.

    — Не трогай, может, отравлена вся сбруя! Проклятый раб прикасался к ней в рукавицах, а я глупо вообразила, что он поступает так из боязни запачкать сверкающее золото. Если бы ты поехала сразу… Великая Богиня охраняет тебя!

    — Где негодяй? Где убийца?

    — Я заметила неладное, когда он испугался твоей задержки, метнулся туда-сюда, а когда Боанергос внезапно упал на колени, пустился прочь. Я прежде всего бросилась к коню и не сразу кликнула стражу. Мерзкая тварь скрылась. Его ищут!

    Таис выпрямилась, утерла слезы.

    — Не понимаю смысла отравить Боанергоса, а не меня.

    — Это труднее. За твою пищу и питье отвечают много людей.

    — Но при чем тут бедный мой иноходец?

    — Яд действовал не сразу. Тебе дали времени как раз столько, чтобы выехать на прогулку и удалиться от города. Там Боанергос бы пал…

    — Ты думаешь, там была засада?

    Вместо ответа Эрис взяла Таис за руку и повела к воротам. Кольцо воинов расступилось, головы низко склонились, и Таис увидела тела двух неизвестных людей, по одежде — жителей Дельты. Искривленные лица и вздутые рты указывали причину смерти.

    — Вот доказательство. Мы обе спешились бы, занялись конем, а у этих длинные ножи. Я с отрядом всадников поскакала в наше излюбленное место, за красным обелиском. Мы окружили их, но гиены успели принять яд. Тот, кто посылал, знает толк в подобных делах, и снабдил всем, чтобы замести следы. Они знали время и место наших прогулок, а мы воображали, что ездим в уединении!

    — Но ты не можешь думать, что…

    — Нет, конечно. Доблестный воин, справедливый царь и любитель женщин никогда не будет способен на это! Нет, здесь рука опытного, в придворных кознях человека, возможно женщины…

    Таис вздрогнула и сжала кулаки.

    — Пойдем к Боанергосу!

    Вокруг иноходца стояли воины и конюхи, ожидая распоряжений.

    — Наденьте рукавицы, снимите уздечку! — приказала Таис. — Мне бы иметь время подумать, — горько посетовала она Эрис, показывая на сцепившихся пантер, отчеканенных в золоте налобника, — приславший дар проявил неосторожность. Или такие люди считают себя умнее всех других?

    — А если это доказательство того, кому придется напоминать о заслуге? — спросила Эрис.

    — Мудрая моя богиня! — воскликнула афинянка, обнимая черную жрицу. — Так это могла быть и не она?

    Эрис согласно наклонила голову.

    — Не она, но тот, кому выгодно ее царствование? Страшное это слово "выгодно", когда оно звучит в устах человека, имеющего власть над людьми. Сколько подлейших дел совершено из-за выгоды!

    Таис приняла решение.

    — Заверните сбрую в холст, окуните в горячий воск и зашейте в толстую кожу. Я приложу свою печать. Моего Боанергоса отвезите к красному обелиску. Пусть выдолбят могилу для него на краю плоскогорья, над равниной. Позовите камнетесов, работающих над новым пилоном храма Нейт, я поговорю с ними. И скульптора царских мастерских Хаб-Ау!

    До вечера Таис совещалась с мастерами, пока не решила поставить на могиле Боанергоса вертикальную плиту со смелым очерком иноходца, бегущего навстречу солнцу. Скульптор настаивал на изображении царицы и ее священных имен. Таис строго запретила ему делать какие-либо надписи, кроме греческой: "Боанергос, конь Таис".

    Одновременно она попросила Эрис собрать все любимые ее вещи, украшения и одежды. Редкости из Индии и Месопотамии Таис велела сложить в одну кладовую, поручив это верному Ройкосу. Семейство тессалийца состояло уже из семи человек, считая вторую жену-финикиянку. Таис давно заметила у македонцев и эллинов тягу к финикиянкам и раскосым скифкам из далеких восточных гор. И те и другие были великолепными женами, преданными, выносливыми и заботливыми хозяйками.

    Старший сын Ройкоса, обученный наукам, состоял казначеем в доме Таис. Он получил приказание подсчитать и собрать все наличные деньги, золото и драгоценности, которых набралось немало.

    Покончив с делами, Таис опустилась в кресло слоновой кости.

    — Что ты задумала, госпожа царица? — необычайно мягко сказала Эрис, гладя и перебирая ее распущенные черные косы.

    Таис молчала.

    — Разве когда-нибудь царица бросала царство и уезжала из страны, которой правила? — сказала снова Эрис. — Не будет ли это малодушием, не соответствующим высоте положения и судьбы?

    — Если царица не правит, то ее положение мнимое, — в тон ей ответила Таис, — не будет ли разумнее уступить место тому, кто не будет мнимым?

    — В Мемфисе?

    — В Александрии. Здесь не будет больше цариц, только наместник, который и так уже повелевает всем. Однако эти слова преждевременны. Я хочу поехать к Птолемею и рассудить с ним все обстоятельства.

    — Давно ли царь изъявил высочайшую похвалу твоей деятельности здесь? Собранные тобой сведения о Нубии, Пунте и вообще Либии стали основанием для изучения географии всей страны в александрийском Мусее. Он хвалил и лодочников царицы Таис…

    Черная жрица напоминала об отрядах молодых людей, призванных Таис нести спасательную службу в густонаселенных местах по берегу Нила. Очень много маленьких детей, живущих в непосредственной близости от огромной реки, тонуло или гибло от крокодилов. Легкие быстрые лодки с зеленым флагом на шесте плавали теперь дозором вдоль берегов, всегда готовые прийти на помощь детям и животным. Тех и других очень любила Таис, и они платили ей полным доверием.

    Эрис почудился шорох в кустах сада. Загасив светильник, она выглянула вниз.

    Темная безветренная ночь обступила маленький дворец, выбранный Таис для жилья в середине парковой части Мемфиса. Не колыхалась листва, не лаяли собаки, только летучие мыши носились взад и вперед. Обе подруги слышали их еле различимый писк. Слышать писк летучих мышей — мерило возраста у эллинов и египтян. Когда человек переставал слышать летучих мышей, наступал перелом жизни, начиналась старость.

    — Я выйду посмотреть на галерею, — шепнула Эрис, — беспокоит меня красавец, который успел удрать!

    — Не посмеет после гибели сообщников, — возразила Таис.

    — Наверное, так. А все же я взгляну. Не зажигай света! — И Эрис растаяла во тьме.

    Верхние комнаты дворца выходили на галерею, сообщавшуюся с открытой верандой на восточной и северной сторонах дома. Галерея отделялась от веранды раздвижными стенками из папирусных циновок, а от комнат — голубыми полупрозрачными занавесями, туго натянутыми меж деревянных колонн. В северной галерее горели лампионы, бросавшие в темную комнату, где сидела Таис, подобие лунного света.

    Внезапно на занавесях возник четкий силуэт почти голого мужчины, притаившегося с короткой булавой в руках. Таис бесшумно встала, нашаривая что-либо пригодное для обороны, и взяла обеими руками ониксовую вазу, чуть ли не в талант весом. Позади первой тени так же беззвучно появилась вторая — Эрис, вот она извлекла страшный кинжал. Первая тень остановилась, слушая. Таис медленно приближалась, подняв вазу над головой. Замерла и Эрис. Человек с булавой постоял, затем издал тихий, чуть громче летучей мыши, свист. Позади Эрис появилась третья тень с длинным ножом. Дальнейшее произошло в мгновение ока. Первый человек левой рукой достал из-за набедренной повязки нож и одним взмахом распорол туго натянутую ткань, которая разошлась. Третья тень, увидев Таис, издала глухой предостерегающий крик своему сообщнику, но тот не успел обернуться, как получил удар в левое плечо кинжалом, вонзившимся по рукоятку. Таис крикнула: "Берегись!", черная жрица повернулась, второй убийца бросился на нее. Афинянка изо всех сил швырнула ониксовую вазу в знакомое лицо фракийца; убийца успел метнуть нож одновременно с броском Таис, и Эрис упала у ног своей жертвы, заливаясь кровью.

    На Крик царицы сбежалась стража и почти вся челядь ее дворца, среди которой по настоянию Птолемея был искусный врач.

    Зажгли десяток лампионов. Таис запретила переносить Эрис. Ее положили на ложе царицы. Первый убийца был сражен наповал, а второй еще был жив и силился подняться на четвереньки. Таис вырвала священный кинжал Эрис и занесла его над ним, но, осененная догадкой, остановилась:

    — Трясите его! — приказала она воинам. — Может быть, он придет в себя. Облейте водой. Бегите за моим переводчиком!

    Прибежал переводчик, знавший восемь языков. Но афинянка, забыв о нем, упала перед ложем подруги, по другую сторону которого хлопотал врач, останавливая обильно льющуюся кровь. Она взяла похолодевшую руку Эрис, прижимая ее к своей щеке.

    Веки черной жрицы дрогнули, раскрылись незрячие синие глаза, в них зажегся огонек сознания, и серые губы тронула улыбка.

    — Как эллинка!.. — едва слышно шепнула Эрис.

    Горестный вопль царицы заставил всех в комнате опуститься на колени.