Иван Ефремов - Час Быка

    Фай Родис отражала еще одну ступень повышения энергии и универсальности человека, сознательно вырабатываемой в обществе, избегающем гибельной специализации. Фай Родис во всем казалась плотнее, тверже женщины ЭВК — и очертаниями сильного тела с крепким скелетом, и посадкой головы на высокой, но не тонкой шее, и непреклонным взглядом глаз, расставленных шире, чем у Веды, и соответственно большей шириной лба и подбородка.

    Помимо этих внешне архаичных черт большей психофизической силы и крепости тела, Родис и внутренне отличалась от Веды Конг. Если к Веде любой потянулся бы безоговорочно и доверчиво, то Родис была бы ограждена чертой, для преодоления которой требовались уверенность и усилие. Если Веда вызывала любовь с первого взгляда, то Родис — преклонение и некоторую опаску.

    Веда Конг обратилась к невидимой аудитории:

    "Две песни военного периода ЭРМ, недавно переведенные Тир Гвистом. Мелодии оставлены без изменения".

    Чьи-то руки передали Веде легкий музыкальный инструмент с широким плоским резонатором и струнами, натянутыми на длинный гриф. Пальцы ее извлекли долгие звенящие звуки простой и тоскливой, как падающие слезы, мелодии.

    "Молитва о пуле", — сказала Веда, и ее низкий сильный голос наполнил большую комнату дворца.

    Обращение к какому-то богу с мольбой о ниспослании гибели в бою, потому что в жизни для человека уже более ничего не оставалось.

    — "Смертельную пулю пошли мне навстречу, ведь благодать безмерна твоя", — повторила Чеди. — Как могло общество довести человека, видимо, спокойного и храброго, до молитвы о пуле?

    Другая песня показалась еще более невероятной:

    

Счастлив лишь мертвый!
Летят самолеты,
Пушки грохочут и танки идут,
Струи пуль хлещут, живые трепещут,
И горы трупов растут…

    Веда Конг пела, склоняясь к рокочущим тоскливо и грозно струнам. Незнакомая горькая черточка искажала ее губы, созданные для открытой улыбки.

    "Выйдешь на море — трупы на волнах…"

    Едва исчезло изображение, Фай Родис встала и сказала с горечью:

    — Веда Конг лучше нас ощущала всю безмерность страдания, перенесенного нашими предками.

    — Неужели антигуманизм был так широко распространен в ЭРМ, неужели он определял течение всей жизни? — спросила Чеди.

    — К счастью, нет. И все же антигуманизм пронизывал все, даже искусство. Самые большие поэты тех времен позволяли себе стихи вроде этих. — Родис произнесла низко и громко:

    — "Пули погуще по оробелым, в гущу бегущим грянь, парабеллум!"

    — Невозможно! — изумилась Чеди. — Что такое парабеллум?

    — Пулевое карманное оружие.

    — Так это серьезно? Бить гуще пулями по бегущим, спасающимся от опасности? — Чеди помрачнела.

    — Совершенно серьезно.

    — Но к чему же это привело?

    Вместо ответа Родис открыла стенку СДФ и вынула продолговатый ромбический футляр кристалло-волнового органа. Подняв его на разведенных пальцах левой руки, она несколько раз провела над ним ладонью правой. Зазвучала музыка, могучая и недобрая, катившаяся валом, в котором тонули и захлебывались диссонансные аккорды растянутых звуков. Но эти приглушенные жалобы крепли, сливались и скручивались в вихрь проклятья и насмешки.

    Чеди невольно сжалась.

    Звуки с визгом, то понижаясь, то повышаясь, расплывались в приглушенном рычании. В этот хаос ломающейся, скачущей мелодии вступил голос Фай Родис:

    Земля, оставь шутить со мною, Одежды нищенские сбрось И стань, как ты и есть, — звездою, Огнем пронизанной насквозь!

    Оглушительный свист и вой, будто вспышка атомного пламени, взвились следом, и музыка оборвалась.

    — Что это было? Откуда? — задыхаясь, спросила Чеди.

    — "Прощание с планетой скорби и гнева", пятый период ЭРМ. Стихи более древние, и я подозреваю, что поэт некогда вложил в них иной, лирический, смысл. Желание полного уничтожения неудавшейся жизни на планете, охватившее его потомков, реализовалось, в частности, в бегстве предков тормансиан.

    — И несмотря на все это, наша Земля возродилась светлой и чистой.

    — Да, но не все человечество. Здесь, на Тормансе, все повторяется.

    Чеди прильнула к Фай Родис, словно дочь, ищущая поддержки матери.