Иван Ефремов - Наклонный горизонт

    У воспитанной на "динамической" литературе, пьесах, фильмах молодежи (особенно той, которая читает только этот сорт литературы) притупляется качество, в древности считавшееся самым главным для человека, — трудовое терпение, способность выжидать результатов своей работы. Главная особенность сбившейся с пути молодежи Запада (да и наших "стиляг") — различных "битников", тедди-бойз, раггаров — это погоня за яркими впечатлениями и переживаниями, при полном отсутствии привычки к обыденной жизни. Начинается погоня за миражем, за призраками ощущений, заканчивающаяся серьезными разочарованиями и психологическими надрывами. Последние почти неизбежны, ибо "битники" потому и таковы, что принадлежат к наиболее психически неустойчивой части молодежи. Небольшая часть "битников" — дети очень состоятельных родителей, которые могут обеспечить себе "динамическую" насыщенность событиями в жизни, — вскоре убеждается, что эта насыщенность не имеет ничего общего с напряженными и яркими переживаниями героев призрачной жизни книг. Усталая психика отказывается получать удовольствие от смены впечатлений, приходится повышать их "силу", и это кончается нелепейшими извращениями и психологическим срывом, тюрьмой или больничной койкой.

    Очень характерно, что одичание молодежи — "тедди-бойз" и "раггаров" — получило наибольшее развитие в странах с высоким уровнем жизни и с массовым развитием "динамической" литературы — в Англии, Америке, Скандинавских странах.

    Пора предостеречь наших поклонников "динамической" литературы, что она должна быть ограничена до какого-то равновесия с литературой правдивого отражения жизненного опыта. Следует оговориться, что сами факты еще ничего не образуют в литературе и эмпиризм, бытующий в ней, также вредное явление. Л. Толстой, склонный видеть деградацию искусства, писал: "Мне кажется, что со временем писатели, если они будут, то будут не сочинять, а только рассказывать то значительное или интересное, что им случалось наблюдать в жизни". С этим, однако, нельзя согласиться, понимая "сочинительство" в плане искусства. Воображение, вся его роль и "магическая" сила, относится ко всему искусству и к "главной линии" развития литературы никак не меньше, чем к приключенческой, фантастической или еще какой другой разновидности "динамической" литературы.

    В нашей "динамической" детективной литературе тоже есть подражательство западному искусству — в книгах, которые покоятся на тех же принципах ненормальности (личности или общества — окружения) и потому не годятся для дальнейшего развития в плане коммунистической литературы. Динамика, столь привлекающая молодежь, должна быть принципиально другой, и найти ее — трудность немалая, хотя значение этой находки очень велико. Мне думается, что динамичность сюжета останется прежде всего у научной фантастики (с приключенческим оттенком), а вот динамичность в смысле силы и смены переживаний надо решительно искать в иной сфере, чем это делают книги, затрагивающие примитивные, животные стороны психики.

    3

    Если увлекательные и развлекательные свойства "динамической" литературы не могли не найти последователей в нашей советской прозе, поэзии и драматургии, то отрицательные, ложные пути многих западных произведений неизбежно вызвали сопротивление в литературе социализма. Однако в стремлении избежать малейшего сходства с антигуманистическими, садистскими произведениями мы во многом хватили через край и забываем о некоторых важнейших вопросах человеческой жизни и природы. Вопросы отношения полов, половой морали, физиологии и воспитания удивительно "целомудренно" обходятся нашей литературой, а малейшие попытки реалистического отображения половых вопросов немедленно вызывают бурю воплей об альковном элементе, обзываются гнуснейшим словом "клубничка" (хотя бы и "классическим"!). В результате наша молодежь входит в жизнь лишенная элементарных знаний вопросов пола, не говоря уже о понимании красоты физической любви. Красота человеческого тела, ее отображение полностью отсутствуют в нашей литературе (да и очень плохо выражены в искусстве вообще), и только в спорте, классическом балете или цирке советский человек получает представление об этой прекраснейшей стороне жизни. Вообще же отношение к красоте тела совершенно не воспитано нашей литературой, нашим искусством. Виной всему боязнь — как бы мещанствующая критика не обвинила в порнографии! Где уж тут до настоящего, подлинно нового отношения к красоте тела и любви!

    Но и с духовной красотой в половых вопросах дело обстоит не лучше. Литература сделала очень мало для развития нового, социалистического отношения к вопросам любви и пола, хотя иногда тянет чуть ли не к христианской морали, к идеям первородного греха. Во многих произведениях советской литературы проповедуются представления о женской "чистоте", заключенной в "невинности", ревности к прошлому женщины, домостроевские взгляды на нормы женского поведения (но отнюдь не мужского!). В книгах нередки изображения терзаний ревнивых мужчин-собственников, изобличения слабости женской природы и смакование благородства "прощения" прошлого "павшей" женщины. Насколько далеко эта литературная традиция стоит от поисков путей коммунистической морали и быта — излишне доказывать! И, наоборот, что еще важнее, мы еще не сумели как следует показать нового отношения к женщине, основанного на понимании реальной психофизиологической разности полов, давно уже во всех подробностях установленного наукой.

    Равноправие женщины было понято нашей литературой чисто механически — как одинаковость. Отсюда и произошло то, что современные молодые мужчины часто не понимают разницы между собой и девушками, не стараются бороться за облегчение их физического труда, считают естественные особенности женщины проявлением буржуазных предрассудков или неправильного воспитания.

    Надо прямо сказать, что поискам настоящего отношения к женщине — подруге и труженице — уделено слишком мало внимания. Как нечто естественное принимается то вызванное войной и напряженным строительством социализма обстоятельство, что на женщину в быту ложится наибольшая доля забот, которую она еще обязана совмещать с воспитанием детей. В литературе установилась традиция поверхностного решения вопросов воспитания детей в семье, зависящего в основном от женщины.

    В области же любовно-психологической в нашей литературе бытует традиция изображения женщины как существа слабого, как стороны подчиняющейся, а не равноправной, как жертвы плохого мужчины. Противно читать назойливое навязывание женщине этакого всепрощения пьяных негодяев-мужей — замаскированное христианское подставление второй щеки! Не менее фальшиво для нашего общества изображение капризно мечущихся девушек и женщин, то назначающих своему избраннику ерундовые испытания, то действующих словно под гипнозом мужской власти, вместо ясного и гордого сознания своей любви, своей человеческой ценности и высокой мерки для личности избранника. Даже в лучших и последних по времени произведениях прозы и поэзии встречаются определения вроде "бескорыстная дружба мужская" (песня "Я люблю тебя, жизнь"). Очевидно, женская дружба не может быть бескорыстной — по убеждению некоторых писателей. Действительно, в нашей литературе почти не встречается отображения серьезной дружбы мужчины с женщиной, как будто всякая такая дружба — обязательно лишь начало половой любви. Этот взгляд оказал свое безусловное влияние на мещанское отношение к дружбе, возникающее, у некоторой части молодежи со школьной скамьи. Необходимо наконец полностью развенчать буржуазные представления о женщине как о существе второго сорта.

    От декадентских писаний 10-х годов нашего века пошла традиция, почему-то сохранившаяся в некоторых современных произведениях. Традиция эта состоит в глупейшем преувеличении сексуальных чувств. Стоит герою увидеть героиню в какой-то степени обнаженности, как он теряет голову, впадает в дикую страсть, получает по физиономии и погибает в мнении героини и читателя (отрицательный тип). Излишне говорить, что подобные ситуации верны, может быть, лишь для больных половым психозом и полностью надуманы. Однако они очень вредны, внося нездоровую струю в дело воспитания литературой нормального отношения к полу и красоте человеческого тела. Для контраста (дешевого!) такому бешеному отрицательному герою противопоставляется положительный, у которого нормальное влечение к женщине настолько задавлено волей авторов, что он, глядя на героиню, не смеет опустить глаза ниже ее подбородка или поднять выше колен!

    Наша литература обязана идти и звать вперед, показывать всю глубочайшую красоту прямых и открытых человеческих отношений, противоположных капиталистической психологии стяжателя и собственника.

    4

    После великих тягот и страданий Отечественной войны, когда обычные элементы человеческой жизни стали казаться почти сказкой — жить вместе с близкими в уютной, теплой комнате без ежеминутной угрозы быть убитым или раненым, мирно работать, спать в чистой постели, не голодать, — некоторые книги продолжают линию "успокоения" и смягчения суровости жизни. Это в какой-то степени демобилизует читателей, особенно молодежь, которая должна понимать, что пока для веселья планета мало оборудована, что жизнь вообще трудна и сурова в обстановке угрозы разрушительной войны и расколотого на враждебные лагери человечества.

    Как ни странно, но в литературе только недавно заговорили о нехватке произведений, воссоздающих "вкус" труда. Мы еще говорим об удовольствии видеть результаты своего труда, например построенное здание или штабель напиленных досок, но почему-то упускаем из виду, что поработать в меру сил для здорового и недряхлого человека — тоже большое удовольствие, что сам процесс труда приносит и физическое и духовное удовлетворение. Мне как-то не попадалось в книгах ничего об очаровании работающей машины (для тех, кто ее обслуживает). Насколько приятна сама по себе работа с машинами на электростанции, буровой вышке, корабле, как спокойно и уверенно чувствует себя с ними знающий и любящий машины рабочий, техник, инженер! Однако почти не встречаются в нашей литературе простые ощущения трудового уюта машинных помещений. Мало написано яркими словами об отраде земледельца, распахивающего просторные поля жирной, пахучей, тысячелетиями родной человеку земли-кормилицы, о "вкусном" труде плотника, создающего топором кров людям или животным из бесформенных груд бревен и брусьев, о радости поставить жилье на пустом месте.

    Более того, как часто едва появится в книге тот или иной рабочий или колхозник, сразу же автор торопится объявить, что он учится "на инженера или техника" (соответственно героиня становится тоже врачом или артисткой). Но делается это вовсе не из естественного стремления к образованию, к познанию себя и мира, желания стать интеллигентнее, — нет, об этом в большинстве произведений не говорится! Неприкрытая погоня за дипломом, за званием мне кажется не чем иным, как страхом писателя перед физическим трудом. Все, что угодно, лишь бы диплом, под которым подразумевается право на легкий труд! Вредное влияние этих тенденций уже дало себя знать среди молодежи, хотя в последнее время устанавливается более здравое отношение к физическому труду.

    Вместе с тем, показывая, будто без диплома девушку замуж не возьмут, авторы очень легко прощают рабочей молодежи невежественность и неинтеллигентность. Это мне кажется чистейшей демагогией, недостойной нашей социалистической литературы, ибо прежде всего она должна заботиться о том, чтобы рабочий класс, ведущий в стране и несущий главную ответственность за ее судьбу, был интеллигентен. Невежество и неинтеллигентность должны теперь рассматриваться как явные пороки, носители которых являются дефектными членами социалистического общества, и литературе надо заявлять об этом с беспощадной прямотой!

    Следует подчеркнуть, что вопрос об интеллигентности вовсе не связан только с определенным образовательным цензом, с дипломированным званием. Человек, понимающий нужды общества и свое место в нем, обладающий достаточными познаниями разных сторон человеческой культуры и при всем этом достигающий знаний не ради выгодного места в обществе, самовозвеличивания, и есть интеллигент. С этой точки зрения академик может не быть интеллигентом, а рабочий с четырехклассным образованием — может. Тому имеется много примеров, никак не отраженных в нашей литературе.

    В "Литературной газете" 6 июля 1961 года была опубликована статья кочегара А. Залуцкого "Если заняты только руки". Главное в умной и глубокой статье А. Залуцкого — это горячая убежденность в необходимости широкого самообразования, духовного развития не ради утилитарной цели получения лучше оплачиваемой специальности, а по естественной тяге человека к знанию. Совершенно правильно расценивает автор статьи "всяческое воспевание" непременного стремления стать инженером, врачом или ученым как "отрыжку старого" пренебрежения к труду, как страх перед физическим трудом, свойственный буржуазному интеллигенту. Очень верно утверждение А. Залуцкого, что наши писатели нередко бросаются и в другую крайность — приписывают размеренному, однообразному труду на высокоспециализированных производствах то, что вовсе "не характерно для него", — творческий поиск и созидательное вдохновение в процессе работы. Наоборот, высокая специализация труда, пока еще не порученная автоматам (это дело недалекого будущего), освобождает мысль рабочего для обдумывания, для творчества в области рационализации или изобретения, для философских раздумий, наконец. Но это не то, что прежде понималось под творческим вдохновением мастера, — это новое явление в трудовом процессе, еще не отраженное в литературе. Многократно воспето в нашей литературе мастерство трудящегося человека, но иногда это восхищение мастерством переходит также известные пределы и превращается в переоценку профессии и профессиональной гордости. Для интеллигентного современного рабочего вполне под силу владение несколькими профессиями, и я убежден, что вскоре человек одной профессии или одной узкой специальности, не умеющий самостоятельно решить и выполнить целый ряд жизненных задач, будет казаться нам таким же нелепым, каким может показаться колхознику иной горожанин, не умеющий ни запрячь коня, ни срубить дерево, ни починить телегу (или, с другой стороны, тот же колхозник, не могущий исправить мотор, прочесть чертеж, вычислить размеры).

    Попустительство пережиткам капиталистического прошлого нетерпимо в нашей литературе. С одной стороны, это поощрение погони за заработком, сейчас уже изживаемое, но все еще существующее в скрытом виде "мерила успехов" героев. Вместо того чтобы показать абсолютную нетерпимость зависти для члена нашего общества, писатели нередко считают этот маленький "порок" присущим всем людям. Есть даже выражение "хорошая зависть", хотя зависть — это бич в отношениях между людьми, погубивший много хороших людей.

    Мещанство, по природе своей ненасытное, всегда прикрывается такой "хорошей завистью", на самом деле тая одно из самых примитивных чувств жадного собственника. Мне думается, что для решительной борьбы с мещанством литературе надо понимать формулу коммунизма: "От каждого по способностям, каждому по потребностям", — расширительно, говоря о потребностях, ограниченных в материальном, вещевом отношении и не ограниченных в духовном — образовании, развлечении, творчестве, путешествии и т. д. Мещанство ничем не насытится. Дайте квартиру в пять комнат — потребуется десять! Дайте автомобиль серебряный — понадобится золотой, мебель красного дерева — будет просить черного. Но черного дерева, автомобилей и бездны прочих вещей, какие могут навыдумывать мода и жадность, все равно не хватит на будущее многомиллиардное население нашей планеты, — этого сделать невозможно, да и вовсе не нужно. Однако расточительность ежегодной смены мод, изготовление ненужных предметов — все это бушует сейчас в капиталистическом мире и заражает и наших людей. Наша литература прежде всего призвана научить наших людей удовлетворяться хорошими, но простыми вещами, освободиться — при материальном обилии! — от рабства вещей, заботиться об огромном расширении духовных потребностей. Одна из наших задач — создать свой, коммунистический, естественный и красивый стиль жизни и одежды. Поиски этого стиля — дело не малое и, в сущности, еще почти не начатое.

    После еще недавней, наивной и непродуманной популяризации собственничества — дач, машин, дорогой мебели и т. д.— литература нередко впадает в другую крайность — пропаганду экономии во что бы то ни стало и всеми средствами. Давно пора понять, что для социалистического государства нужна не всякая экономия, и не каждый сэкономленный рубль может быть одобрен совестью нашего общества. Например, выгодность этилированного бензина — яда, пусть медленно, но все же отравляющего людей, сомнительна. Равным образом, скажем, плохая типографская краска, удешевившая производство книг и учебников, но портящая глаза наших детей и вообще людей, тоже негодна для социализма. Подобные вопросы вообще почти не поднимались нашей литературой.