Иван Ефремов - Таис Афинская

    Утомившись, Таис и Эгесихора растянулись рядом на песке, гудевшем под ударами волн, как бронзовый лист в полу храма. С визгом и скрежетом катилась галька с уходившего под воду каменного откоса. Благодатный ветер нежно касался усталых от зноя тел. Гесиона сидела у самой воды. Обхватив колени и положив на них подбородок, она напевала что-то неслышное в шуме волн.

    — Разгневанный Стагирит подаст на тебя жалобу гинекономам, — сказала Таис, — он не простит нам.

    — Меня он не знает, — поддразнила спартанка, — а ты назвалась ему. Скорее всего он пришлет десяток своих учеников разгромить твой дом.

    — Придется просить друзей ночевать у меня в саду. Может быть, нанять двух-трех вооруженных сторожей — это будет проще, только подобрать людей похрабрее, — задумчиво сказала Таис. — Они мне надоели, мои афинские друзья.

    — Я не боюсь Стагирита, даже если дознаются, кто наехал на философов, — твердо молвила Эгесихора, — ведь я уже решила плыть со спартанцами в Египет. Об этом я и хотела сказать тебе на прогулке.

    — Так что же ты молчала? — Таис поднялась, уселась на коленях и, поняв нелепость своего упрека, рассмеялась. И через мгновение снова озабоченно нахмурилась.

    — И ты бросаешь меня одну в Афинах?

    — Нет, зачем же, — невозмутимо парировала Эгесихора, — ты едешь со мной.

    — Я не обещала этого ни тебе, ни себе самой!

    — Так решили боги. Я была у прорицателя, того, чье имя не произносят, как и богини, которой он служит.

    Таис вздрогнула и побледнела, зябко согнув гибкие пальцы на ногах.

    — Зачем ты сделала это, зачем?

    — Мне трудно расстаться с тобой, а я должна была дать ответ Эоситею Эврипонтиду.

    — Он из древнего рода лакейских царей? И что ты сказала ему?

    — Да!

    — А что сказал тот, кто видит вдаль?

    — Что тебе будет дорога кольцом на много лет. И мне, но мой путь короток, хотя буду вместе с тобой до его конца.

    Таис молча смотрела перед собой в каменистую осыпь склона на трепещущие под ветром былинки. Эгесихора следила за ней, и странная печаль углубила уголки полного, чувственного рта спартанки.

    — Когда они плывут? — вдруг спросила Таис.

    — В двадцатый день боэдромиона. Из Гития.

    — А туда?

    — За неделю до того надо плыть из Пирея. Его собственный корабль возьмет нас со всем имуществом.

    — Времени осталось немного, — молвила Таис, поднимаясь и стряхивая песок с живота, бедер и локтей.

    Встала и Эгесихора, разделяя ладонью вьющиеся пряди тяжелых волос. Гесиона подбежала к Таис с куском ткани, служившим для стирания соли, обтерла ее. Почти не разговаривая, подруги доехали до Дома Таис. Эгесихора, скрыв лицо под покрывалом, в сопровождении сильного конюха пошла домой уже в сумерках.

    На следующий день вся Агора возбужденно обсуждала происшествие у Ликейской рощи. Афиняне, большие любители судачить и сплетничать, изощрялись в описании случившегося. Число "покалеченных" неуклонно возрастало, к полудню достигнув пятнадцати. Имя Таис повторялось то с восхищением, то с негодованием, в зависимости от возраста и пола говоривших. Но все почтенные женщины сходились на том, что надобно проучить "та метротен Кресса", критянку по матери, в своей наглости не постеснявшуюся нарушить покой обители великого мудреца. Гинекономы уже послали своего представителя к Таис, чтобы вызвать ее в суд для дачи показаний. И хотя сама Таис не обвинялась в серьезном преступлении и, кроме денежной пени, ей ничего не грозило даже при несправедливом обороте дела, ее подруга могла понести суровое наказание. Свидетели видели женщину, несущуюся на колеснице, а весь город знал, что тетриппой — четверкой лошадей, могла управлять только гетера Эгесихора. Ее покровители задержали дело, но вскоре выяснилось, что один из сыновей влиятельного и знатного Аристодема изувечен копытами и колесами. Еще три ученика Стагирита требовали удовлетворения за поломанные ребра, руку и ногу.

    В "тяжелые дни" метагейтниона (три последних дня каждого месяца, посвященные умершим и подземным богам) к Таис ночью внезапно явилась Эгесихора в сопровождении своих рабов и целого отряда молодых людей, нагруженных узлами с наиболее ценным имуществом.

    — Все кончено, — объявила спартанка, — остальное я продала.

    — А лошади?! — испуганно воскликнула Таис.

    Хмурое лицо подруги вдруг просияло.

    — Они уже на корабле, в Мунихионе. И я сама буду там еще до рассвета. Что же, прорицатель оказался не прав и воля богов разлучает нас?!

    — Нет! — пылко сказала Таис. — Я решила тоже…

    — Когда решила?

    — Сейчас.

    Лакедемонянка сжала подругу в сильных объятиях и вытерла слезы радости о ее волосы.

    — Но мне нужно время, чтобы собраться. Я не буду продавать дом, оставлю его верному Акесию. И садовник с женой тоже останутся. Других Клонарию, Гесиону и конюха — я возьму с собой. Нужно дня три…

    — Пусть будет так: мы плывем в Эгину, а через три дня вернемся за тобой.

    — Нет, лучше не возвращайся, а жди меня в Гераклее. Я найду моряков, которые охотно и не привлекая ничьего внимания перевезут меня. Поспеши, мы все решили.

    — Таис, милая! — Эгесихора еще раз обняла ее. — Ты сняла камень с моей печени.

    И спартанка, напевая, стала спускаться на Пирейскую дорогу во главе своего импровизированного отряда.

    "Я сняла, а ты положила", — подумала Таис, глядя ей вслед. В вышине, над черными остриями кипарисов, сияли любимые созвездия, столько раз выслушивавшие ее немые мольбы к Афродите Урании. Гетера почувствовала небывалую тоску, будто она прощалась навсегда с великим городом, средоточием могущественной красоты, сотворенной десятками поколений эллинских художников.

    Она послала Клонарию за Талмидом, могучим атлетом, жившим по соседству. Вооруженный кинжалом и медной дубинкой, он не раз сопровождал гетеру, любившую иногда побродить ночью. Таис хорошо платила, и Талмид неслышно крался позади, не мешая девушке чувствовать себя наедине с ночью, звездами, статуями богов и героев.

    В эту ночь Таис медленно шла к Пеласгикону — стене из громадных камней, воздвигнутой далекими предками у основания Акрополиса. Может быть, то был могущественный народ, чья кровь текла в жилах полукритянки? Эти камни всегда привлекали Таис. И сейчас она коснулась рукой глыбы, прижалась всем телом к камню, ощущая сквозь тонкий хитон его неиссякаемую теплоту и твердость.

    Темнота безлунной яркозвездной ночи была подобна просвечивающей черной ткани. Только в прозрачном и светоносном воздухе Эллады можно было испытать такое ощущение. Ночь одевала все вокруг, как тончайшее покрывало на статуе нагой Анахиты в Коринфе, — скрывая и одновременно открывая неведомые глубины тайных чувств.

    Таис тихо взошла по истертым ступеням к храму Победы. Из-за плеча Пникса блеснул далекий огонек — лампада над Баратроном — страшной расселиной, напоминавшей афинянам про гнев Земледержца Посейдона. Туда низвергали жертвы грозным подземным богам и Эриниям. Таис еще не думалось об Аиде, и она не совершила ничего, чтобы опасаться богинь мести. Правда, боги завистливы! Яркая красота, веселье, успех и поклонение — все, чем была избалована Таис с пятнадцати лет, могут навлечь их гнев, и тогда последуют несчастья. Мудрые люди даже нарочно хотят, чтобы удачи перемежались с неудачами, счастье — с несчастьями, считая, что этим они предохраняют себя от более сокрушительных ударов судьбы. Таис это казалось нелепым. Разве можно купить себе счастье, склоняясь перед богами и моля о ниспослании несчастья? Коварные женщины-богини сумеют нанести удар настолько болезненный, что после него любое счастье покажется горьким. Нет, лучше, подобно Нике, подниматься на вершину утеса и, если уж падать с него, то навсегда…

    Таис оторвалась от созерцания огонька над Баратроном и подумала, что завтра надо испечь магис — жертвенный пирог Гекате — богине перекрестков, далеко разящей и не пропускающей запоздалых путников. И еще жертву Афине Калевтии — богине дорог. А там не забыть Афродиту Эвплою — богиню благоприятного плавания. Об этом позаботится Эгесихора.

    Легкие, быстрые шаги Таис четко отдавались под колоннадой ее любимого храма Нике Аптерос, на ступенях которого она посидела, глядя на крохотные огоньки, кое-где, как разбросанные ветром светлячки, мерцавшие на улицах милого города; на маяк в Пирее и два низких фонаря Мунихии. Наверное, корабль с Эгесихорой уже вышел в Саронский залив, держит путь на юг, в недалекую Эгину.

    Таис спустилась к Агоре и, когда шла мимо старого, запустелого храма Ночи — Никтоона, сразу два "ночных ворона" (ушастые совы) пролетели с правой стороны — двойное счастливое предзнаменование. Хотя и вокруг Афин, и в самом городе водилось множество этих священных птиц богини Афины, такое совпадение случилось с Таис впервые. Облегченно вздохнув, она ускорила шаги к угрюмым и массивным стенам древнего святилища Матери Богов. С упадком древней минийской религии святилище стало государственным архивом Афин, но те, кто продолжал верить во всемогущество Реи и женского начала в мире, приходили сюда ночью, чтобы, приложив лоб к угловому камню, получить предупреждение о грозящей опасности. Таис долго прижималась то лбом, то висками к отполированному веками камню, но не услышала ни легкого гула, ни чуть ощутимого дрожания стены. Рея-Кибела не знала ничего, и, следовательно в ближайшее время гетере ничего не угрожало. Таис почти побежала к Керамику, своему дому, так быстро, что недовольный Талмид заворчал позади. Гетера подождала атлета, обняла его за шею и наградила поцелуем. Слегка ошеломленный, богатырь вскинул ее на руки и, несмотря на смешливый протест, понес домой.

    В день отплытия, назначенный Таис, погода изменилась. Серые облака громоздились в горах, низко висели над городом, припудрили пеплом золотистый мрамор статуй, стен и колонн.

    Эвриклидион, сильный северо-восточный ветер, оправдал свое название "вздымающего широкие волны" и быстро гнал маленький корабль к острову Эгине.

    Таис, стоя на корме, повернулась спиной к уходящему назад берегу Аттики и отдалась успокаивающей качке на крупной зыби. Из памяти не выходила вчерашняя встреча с незнакомым ей человеком, воином, со следами ран на обнаженной руке и шрамом на лице, полускрытым бородой. Незнакомец остановил ее на улице Треножников, у статуи Сатира Перибоэтона ("Всемирно известного"), изваянного Праксителем.

    На нее в упор смотрели проницательные глаукопидные глаза, и гетера почувствовала, что этому человеку нельзя сказать неправду.

    — Ты — Таис, — сказал он тяжелым низким голосом, — и ты покидаешь наши Афины следом за Хризокомой-спартанкой.

    Таис, дивясь, утвердительно склонила голову.

    — Плохо идут дела в Афинском государстве, если его покидает красота. Красота женщин, искусства, ремесел. Прежде сюда стекалось прекрасное, теперь оно бежит от нас.

    — Мне кажется, о незнакомец, что мои сограждане куда больше заняты тем, чтобы перехитрить соперников в войне и торговле, а не любуются тем, что создали их предки и их земля.

    — Ты права, юная. Запомни — я друг Лисиппа, скульптора, и сам скульптор. Скоро мы отправимся в Азию, к Александру. Тебе не миновать той же цели — раньше или позже мы встретимся там.

    — Не знаю. Навряд ли. Судьба влечет меня в другую сторону.

    — Нет, так будет. Там Лисипп — он давно хочет повидаться с тобой. И я тоже. Но у него свои желания, у меня — другие…

    — Поздно, — сказала гетера, искренне сожалея. Внимание одного из величайших художников Эллады льстило ей. Красивые легенды ходили о любви Праксителя к Фрине, Фидия — к Аспазии.

    — А я не говорю: сейчас! Ты слишком юна. Для наших целей нужна зрелость тела, а не слава. Но время придет, и тогда не отказывай. Гелиайне!

    Незнакомец, так и не назвав себя, удалился широким, полным достоинства шагом, а смущенная гетера поспешила домой…