Иван Антонович Ефремов - великий мыслитель, ученый, писатель фантаст научные труды, философская фантастика, биография автора
Научные работы

Научные труды

Научно-популярные статьи


Публицистика

Публикации

Отзывы на книги, статьи

Литературные работы

Публикации о Ефремове


Научная фантастика
Романы
Повести и рассказы

 
 

Иван Ефремов - Таис Афинская

 
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88,
 

    — Мудрость, афинянка, малоприятна для ее обладателя. Мудрых людей мало. Мудрость копится исподволь у тех, кто не поддается восхвалению и отбрасывает ложь. Проходят годы, и вдруг ты открываешь в себе отсутствие прежних желаний и понимание своего места в жизни. Приходит самоограничение, осторожность в действиях, предвидение последствий, и ты — мудр. Это не есть счастье в твоем поэтическом понимании, вовсе нет. Люди излечиваются от тревоги и гнева песней и танцами, ничего не зная о сущности их. Не следует много рассуждать о знании богов и людей, ибо молчание есть истинный язык мудрости. Открытые сердца это хорошо понимают. Тем более не мудро говорить истины людям, предпочитающим чудеса и достижения кратчайшими путями, которых нет, а есть лишь постепенное восхождение. Но вот что я скажу тебе определенно, как величайшую мудрость: преклонение для того, на кого оно направлено, самая быстрейшая порча.

    — Ты имеешь в виду преклонение перед женой?

    — Ни в коем случае. Это естественное воздание красоте и Эросу. Говорю о низкопоклонстве перед царями, военачальниками, в чьих руках находятся людские судьбы, надолго или на мгновение — все равно.

    — И ты думаешь об Александре?

    — Представь себя на минуту человеком, на кого направлено поклонение миллионов людей, самых разных, правдивых и лгунов, благородных и рабских душ, храбрых и трусов. Поистине надо обладать божественной силой, чтобы не сломиться и не предать собственные мечты.

    — Изменить своей судьбе?

    — Предатель своей страны заслуживает смерти у всех народов. Но почему не видят люди предателей своей собственной души? Ведь такие изменники не имеют уже правдивости. На человека этого нельзя положиться ни в чем. Он будет идти от дурного к худшему, и зло внутри будет возрастать. Кто бесчестен даже в самых малых вещах, скоро вообще потеряет всякое достоинство. Много говорили о моей честности. Я действительно стараюсь неизменно быть таким, никогда не разглашая тайн и не допытываясь о том, чего мне не хотят сказать. Великое преступление возникает из цепи малых ошибок и проступков, а великое достоинство, равное богам, родится из бесчисленных действий сдержанности и обуздания самого себя.

    — И ты думаешь…

    — Оценивай только саму себя — и это очень трудно, а в оценке больших, тем более великих людей положись на время и народ. Мало делать правильные поступки, надо еще распознать время, в которое надлежит их сделать. Мы не можем сесть в лодку, которая уже проплыла мимо, или в ту, которая еще не пришла. Знать, как действовать, — половина дела, другая половина — знать время, когда совершать действие. Для всех дел в мире есть надлежащее время, но чаще всего люди упускают его.

    — Александр тоже упустил?

    — Нет, подозреваю, что он совершил свое слишком рано. Но ты опять заставляешь меня судить о том, кто занимает тебя больше всего в мире. Иди спать!

    Таис повиновалась. Она поведала Эрис о том, как жрецы Храма Эриду взялись выбить из сердца Эхефила его безумную любовь к ней. Черная жрица не выразила ни радости, ни огорчения. Таис поставила себя на ее место. Она была бы чуть опечалена утратой хотя и нелюбимого, и все же яркого и преданного поклонника. Но Эрис думала только о Нагини — повелительнице змей. Ее невозмутимую душу всколыхнул страшный обряд с такой громадной и ядовитой змеей, о которых она даже не слыхала. Таис тоже была потрясена не меньше. Стоило ей закрыть глаза перед сном, как образно, резко, будто чередой бронзовых изваяний, вставала перед ней молодая индианка и колоссальный змей в смертельном танце…

    Прошло несколько дней их пребывания в храме Эриду, когда задул горячий западный ветер. Таис плохо спала в знойную ночь. Ветер из Сирийской пустыни с раздражающим однообразием шумел и свистел сквозь бесчисленные проемы и оконца в потолках храма, неся с собой расслабление тела и угнетение души. Он дул и на следующие сутки, не усиливаясь и не стихая. На афинянку напала меланхолия. Стало казаться бесцельным ее существование: память об ушедших, глубоко запрятанная любовь, долгое ожидание Птолемея, роль хозяйки большого дома и хранительницы общих богатств, по существу, доли награбленных войной сокровищ. Она могла умножить сокровища — зачем? Она могла… много чего она могла, и всегда перед ней вставал вопрос: зачем? Устала ли она от своего всегдашнего азарта, с каким бралась за любое дело, от вспышек сильных чувств? Может быть, она незаметно постарела и больше не может загораться, как прежде, скакать сломя голову, сдерживать слезы восхищения при встрече с прекрасным, слушать затаив дыхание рассказы и песни?

    Даже Эрис уподобилась афинянке. Обе валялись нагишом на кожаных подушках, положив головы на скрещенные руки и безмолвно уставясь на расписанную синей краской стену.

    Лисипп укрылся где-то в глубине храма, а Эхефила увели для "выколачивания любви", как грубовато сказал учитель.

    Прошло несколько дней. Или целый месяц? Время обычного счета перестало существовать для Таис. Потеряло значение многое с ним связанное из прошлого, настоящего и будущего. Все это в равной степени спокойно, без горя и азарта, чаяния радости, режущих воспоминаний и сожаления о несбывшемся смешалось в уравновешенном сердце Таис…

    Лисипп появился, чему-то ухмыляясь, и нашел обеих лениво возлежавшими рядышком и с большим аппетитом уничтожавшими лепешки со сливками. Приглядываясь к ним, ваятель не заметил никаких перемен, кроме западинок на щеках и воистину олимпийского спокойствия обеих.

    — Чему ты смеешься, учитель? — равнодушно спросила Таис.

    — Излечили! — Лисипп рассмеялся еще откровеннее.

    — Кого? Нас?

    — От чего вас лечить? Эхефила! Он решил остаться в Эриду!

    Таис, заинтересованная, приподнялась на локте. Эрис повела глазами в сторону Лисиппа.

    — Остаться в Эриду и сделать здесь статуи этих, как их, словом, раскосых Лилит.

    — В самом деле излечили! — засмеялась Таис. — А ты все же потерял своего ученика, Лисипп.

    — Для искусства он не потерян, это главное! — ответил ваятель. — Кстати, они хотят купить клеофрадовскую Анадиомену. Дают двойной вес золота. Оно теперь стало дороже серебра. За статер, прежде стоивший две драхмы, дают четырехдрахмовую сову. Многие торговцы Эллады разоряются.

    — Так продай! — спокойно сказала Таис. Лисипп удивленно посмотрел на нее.

    — А желание Александра?

    — Мне кажется, Александру, если он вернется, будет не до Анадиомены. Вспомни, какое огромное количество людей ждет его в Вавилоне. А кроме людей, горы бумаг, прошений, отчетов со всей громадной его империи. Если прибавится еще Индия…

    — Она не прибавится! — уверенно сказал Лисипп.

    — Я не имею понятия, сколько может стоить Анадиомена.

    — Много! Хоть и не дадут, наверное, столько, как за Диадумена моего учителя Поликлета. Всему миру известно, что за него было заплачено сто талантов в прежние времена, когда деньги были дороже. Анадиомена настолько прекрасна, что, включая стоимость серебра, за нее дадут не меньше чем тридцать талантов.

    — Это громаднейшая цена! А сколько вообще берут ваятели? — спросила удивленная Таис.

    — За модели и парадигмы хороший ваятель берет две тысячи драхм, за статуи и барельефы до десяти тысяч.

    — Так это всего полтора таланта!

    — Разве можно сравнивать исключительное творение, созданное Клеофрадом, и работу хорошую, но обычную? — возразил ваятель. — Так подождем все же с Анадиоменой?

    — Подождем, — согласилась Таис, думая о чем-то другом, и Лисипп удивился отсутствию всяких признаков волнения, какое вызывало прежде упоминание об Александре.

    Афинянка взяла серебряный колокольчик, данный ей старшим жрецом, и встряхнула его. Спустя несколько минут в келью явился он сам и остановился на пороге. Таис пригласила его сесть и осведомилась о здоровье его младшего собрата.

    — Он заболел серьезно. Не годится для исполнения высших обрядов Тантр с нею, — кивок в сторону Эрис.

    — У меня к тебе большая просьба, жрец. Нам время покинуть храм, а мне хотелось бы испытать себя еще в одном.

    — Говори.

    — Получить поцелуй змея, как ваша повелительница нагов.

    — Она обезумела! Вы сделали из нее мэнолис, охваченную исступлением менаду! — закричал Лисипп так громко, что жрец укоризненно взглянул на него.

    — Ты чувствуешь себя в силах выполнить страшный обряд? — серьезно спросил индиец.

    — Да! — уверенно сказала Таис с беспечной отвагой, издавна знакомой Лисиппу.

    — Ты губишь ее, — сказал ваятель жрецу, — ты убийца, если позволишь ей.

    Жрец покачал головой.

    — Желание в ней возникло неспроста. Определить соразмерность своих сил необходимо перед выполнением задач жизни, ибо жизнь — искусство, а не хитрость, для открытых глаз и сердец. Возможно, она погибнет. Значит, таково начертание Кармы — прервать ее жизнь в этом возрасте. Если не погибнет, испытание умножит ее силы. Да будет так!

    — И я тоже, — Эрис стала рядом с Таис.

    — Иди и ты, я не сомневался в твоем желании.

    Лисипп, потеряв дар речи от страха и негодования, вцепился себе в бороду, как если бы это была борода жреца.

    Таис и Эрис спустились в подземелье. Повелительница змея сняла с них все одежды и украшения, вытерла молоком и полынью, надела передники. Обучиться простому напеву для музыкальной афинянки было делом нескольких минут. Обучение Эрис потребовало больше времени, но ритмы обе, как танцовщицы, поняли сразу.

    Повелительница змей вызвала свое чудовище, и Таис первая начала смертельно опасную игру. Когда змей поднялся, склоняя вниз чешуйчатую морду, Таис услышала шепот на непонятном языке, прижалась губами к носу чудовища, молниеносно отпрянув. Змей бросился, брызгая ядом на передник, но Таис, трепеща от пережитого, была уже вне опасности. Змею дали отведать молока, и вперед выступила Эрис. Черная жрица не стала выжидать и, едва змей поднялся на хвосте, звонко чмокнула его в нос и отпрянула, даже не дав ему забрызгать себя ядом. Повелительница змей вскрикнула от неожиданности, и разъяренное чудовище кинулось на нее. Индианка уклонилась от укуса, плеснула в морду змея из второй чашки молоко, которую держала в руках, оттолкнула Таис и Эрис за решетку и облегченно вздохнула. Таис расцеловала ее и подарила дорогой браслет. В тот же вечер старший жрец надел Эрис ожерелье необычайной редкости из ядовитых зубов самых гигантских змей, когда-либо пойманных в индийских лесах. Таис получила другой подарок — ожерелье из когтей черных грифов, окованных золотом и нанизанных на цепочку.

    — Это наряд хранительницы заповедных троп, ведущих на восток за горы, — пояснил жрец.

    — А мое?

    — Как и полагается, символ бесстрашия, неутомимости и воздаяния, — ответил индиец, глядя на черную жрицу с гораздо большим, чем ранее, уважением.

    Кроме того, старший жрец подарил Таис чашу из прозрачного халцедона с вырезанным на ней изображением змеиного танца.