Иван Антонович Ефремов - великий мыслитель, ученый, писатель фантаст научные труды, философская фантастика, биография автора
Научные работы

Научные труды

Научно-популярные статьи


Публицистика

Публикации

Отзывы на книги, статьи

Литературные работы

Публикации о Ефремове


Научная фантастика
Романы
Повести и рассказы

 
 

Иван Ефремов - Атолл Факаофо

 
Страницы: 1, 2, 3,
 

    На американском судне заспорили, и это как нельзя лучше показывало оживление смертельно уставших людей. Но тут, поднимая, как на крыльях, и обещая так много, уже знакомый им голос с "Аметиста" спокойно сообщил в мегафон:

    — Батисфера найдена!

    Полсотни человек на палубе "Риковери" ответили радостным криком.

    В штурманской рубке Ганешин набивал трубку, полузакрыв перенапряженные глаза. За четыре часа поисков лента эхографа покрылась серией кривых, сменявших одна другую, но ни один выступ не нарушал гладкой линии скального профиля. Корабль двигался очень медленно, однообразие получаемых результатов усыпляло внимание, и нужно было все время поддерживать бдительность волей. Недалеко от очередного поворота перо эхографа, до сих пор шедшее плавно, подскочило, и крошечная дужка едва приподнялась над ровной линией.

    — Есть! — радостно вскрикнул Ганешин.

    Помощник стрелой метнулся к мостику. Звякнул два раза телеграф — "стоп" и "назад". Щитов прокричал:

    — Буй, две тысячи восемьсот метров!

    И тяжелая бомба рухнула с левого борта.

    — Ура, повезло! — поздравил изобретателя Щитов, зайдя несколько минут спустя в рубку.

    — Ну, не очень, — устало отозвался Ганешин, — четыре часа крутились… Времени осталось мало, но нужно ждать. Я тут на диване поваляюсь, пока самолет…

    В дверях появился помощник:

    — Американцы спрашивают: может быть, им начать попытки зацепить батисферу сейчас же?

    Щитов посмотрел на Ганешина. Тот, не открывая глаз, ответил:

    — Конечно. В таком положении нельзя пренебрегать ни одним шансом.

    "Аметист" уступил свое место у буя американскому судну. Отойдя на несколько кабельтовых, он плавно покачивался, будто отдыхая. И в самом деле, уставшие моряки разошлись по каютам, оба командира устроились в рубке. Только вахтенные смотрели в сторону американского судна. Там слышался лязг лебедок, свист пара и скрежет тросов: американцы снова действовали, зараженные удачей советских моряков.

    Ганешин и Щитов проснулись одновременно от шума самолетов.

    — Нет, не наш, — определил Щитов.

    Светало. Сырость и холод забирались под одежду, подбодряя невыспавшегося капитана. С мостика море казалось необычайно оживленным: у бортов "Риковери" ныряли, качаясь, два самолета, а немного поодаль стояли два военных судна — длинный серый высоконосый крейсер и приземистый сторожевой корабль.

    — Население увеличивается, — усмехнулся Ганешин. — Сейчас должны быть и наши. Проедусь-ка я к американцам, посмотрю, что и как…

    На этот раз еще при подходе шлюпки с борта "Риковери" раздались приветственные крики. Однако лица встретивших Ганешина людей были серы и невеселы. В течение трех часов работы захватить батисферу так и не удалось, не удалось даже ни разу зацепить ее тросом. Для спасения находившихся в глубине океана осталось семь часов.

    — Судно с тралом-индикатором еще не пришло, — говорил капитан Пенланд Ганешину, — но оно сейчас уже менее нужно после вашего замечательного вмешательства. Как захватить батисферу на этой проклятой, немыслимой глубине? Тросы, должно быть, отклоняются… возможно, какое-нибудь течение в глубоких слоях воды. Буек ведь тоже не дает точного места…

    — Может отклоняться, — поддержал Ганешин, покосившись на приближавшуюся к нему жену Милльса.

    Он повернулся к молодой женщине, приложив руку к фуражке. Глаза американки под страдальчески сдвинутыми бровями встретили его взгляд с такой надеждой, что Ганешин нахмурился.

    — Мы работали все это время… — Слезы и боль звучали в словах молодой женщины. — Но ужасная глубина сильнее нас. Теперь я надеюсь только на ваше вмешательство… — Она тяжело перевела дыхание. — Когда же вы ждете ваш самолет?

    Ганешин поднял руку, чтобы взглянуть на часы, и вдруг громко и весело сказал:

    — Самолет? Он здесь!

    Все подняли вверх головы. Самолет, вначале неслышный за грохотом работающей лебедки, снижался, потрясая небо и море ревом моторов. "Пикирует для скорости", — сообразил Ганешин.

    Узкая машина, несшая высокие крылья, взбила водяную пыль, повернулась и вскоре, смирная и безмолвная, покачивалась возле "Аметиста". Утренний туман, словно испуганный самолетом, расходился. Высоко вознесся голубой небосвод. Солнце заиграло на тяжелых, маслянистых волнах, осветило белоснежный корпус "Аметиста", засверкало сотнями огоньков на медных, ослепительно надраенных частях. Ганешин перевел взгляд с самолета на "Аметист" и, улыбаясь, сказал американцам:

    — Сейчас мы увидим батисферу.

    Женщина, подавив восклицание, сделала шаг к Ганешину. Тот, угадывая ее мысли, добавил:

    — Если хотите, я с большим удовольствием… Сейчас поедем.

    Ганешин попросил капитана Пенланда подождать установки телевизора, а после нахождения батисферы немедленно сближаться с советским кораблем и действовать по его сигналам.

    В это время на "Аметисте" механик, размахивая ключом, держал речь к машинистам и монтерам.

    — От скорости установки привезенной машины, — говорил он, — зависит спасение людей, у которых на шесть часов воздуха. И еще: если мы их спасем — это будет чудо, сделанное руками советских моряков.

    — Еще бы не чудо! Я водолазом работал, понимаю, что значит с трех километров такую козявку достать, — ответил один из машинистов. — Справимся, я так думаю…

    Капитан Щитов не удивился появлению гостьи. Ее пригласили в рубку, и Щитов немедленно прикомандировал к ней мичмана, владевшего английским языком. Жена инженера Милльса рассеянно слушала его объяснения и часто поглядывала в окно рубки, откуда можно было видеть кипевшую на палубе работу: там свинчивали какие-то станины, тащили провода, выгружали из самолета ящики.

    На минуту в рубку заглянул Ганешин. Молодая женщина сейчас же бросилась ему навстречу:

    — О, простите меня, но ваш прибор, кажется, очень сложен. Его могут не успеть собрать, ведь… — И она молча показала на большие часы, ввинченные в переборку.

    — Еще шесть с половиной часов в нашем распоряжении, — ответил Ганешин. — Прибор действительно сложен, но наши моряки, если захотят, сделают эту — не скрою — невероятно трудную работу. А они хотят… Верьте нашим морякам, миссис Милльс, вы можете им довериться.

    Для молодой женщины снова потянулось мучительное ожидание. Если бы она могла помочь в приготовлении этого таинственного аппарата… Страшный рев оглушил ее. Для натянутых нервов молодой женщины это было слишком.

    — Боже мой, что это такое? — В изнеможении она прислонилась к переборке.

    — Гудок. Он у нас в самом деле очень силен, — деловито пояснил мичман. — Это "Аметист" дает сигнал, что аппарат готов и поиски начинаются.

    Мичман не ошибся. Сейчас же явился Щитов и пригласил жену Милльса вниз. Телевизор был временно установлен в темной лаборатории. Глубоководная часть аппарата раскачивалась на вынесенной за борт стреле, огромная катушка троса и кабеля была вставлена в лебедку. Корабль медленно шел к буйку, обозначавшему место батисферы.

    — Опускать? — обратился Щитов к показавшемуся на палубе Ганешину.

    — Пожалуй, пора.

    — А ты не боишься?

    — Чего?

    — Ну, мало ли чего… Аппарат только что собран, наскоро установлен — вдруг откажет! Я и то волнуюсь…

    — Нет, много раз испробован, испытан. Спускай смело, побыстрее…

    Телевизор быстро скрылся в волнах, а кабель сбегал еще долго через счетчик катушки, пока чудесный "глаз" не достиг, наконец, нужной глубины. Трос присоединили к амортизатору, смягчавшему качку судна, и в тот же момент в темноте лаборатории Ганешин включил ток. Жена Милльса, вне себя от волнения, смотрела на овальную пластинку экрана, которая вдруг из черной превратилась в прозрачную, пронизанную голубоватым сиянием. Ганешин бросал непонятные американке отрывистые слова Щитову, от него команда передавалась на палубу, к лебедке.

    Как только телевизор был установлен на высоте пятнадцати метров над дном, Ганешин стал нажимать две белые кнопки справа от экрана. Там, внизу, маленькие винты заработали, поворачивая аппарат. В голубом свете экрана показалась черная тень, и сразу стало понятным, что эта светящаяся голубизна — прозрачная глубинная вода, в которой тончайшая муть осадка носилась роем крошечных серебристых точек, отражая и рассеивая свет. Вид океанского дна на экране телевизора был необычаен. Человек, попавший на другую планету, наверно, был бы так же поражен и не способен понимать видимое. Один Ганешин, освоившийся с видом океанских глубин при прежних испытаниях своего "глаза", осторожно направлял аппарат. Черный, слегка клубящийся от мути горб слева был плоским выступом скалистого дна. Дальше к северу дно чуть-чуть понижалось, потому что красноватый отсвет дна впереди исчезал, отрезанный тем же серебристым голубым сиянием.

    Манипулируя разными рычажками, Ганешин менял границу резкого изображения, одновременно медленно поворачивая прибор, и соответственно менялось изображение на экране. Сначала вдали возникла черная стена, которая приобретала красный оттенок под усиленным светом прожектора, затем в ней начали выделяться подробности: косая огромная трещина, выпуклый выступ… Но тут телевизор повернулся, и мрачные скалы утонули в сияющей голубизне прежнего освещения. В глубине экрана показались туманные острые зубцы, они стали резче, но, приближаясь и становясь отчетливее, терялись своим основанием в сине-черной темноте заднего плана.

    — Предел освещения, — пояснил Ганешин, — около километра.

    Высокие зубцы подводной каменистой гряды смотрели мрачно, едва выделяясь среди вечной тьмы подводного мира. Телевизор обошел полный круг — везде простиралось бугристое скальное дно, прикрытое слоем ила, блестевшего в лучах осветителя, как алюминиевая пудра. Вид океанских глубин вызывал ощущение чего-то враждебного, таившегося в глубочайшем мраке, окружавшем поле зрения телевизора. Это был чуждый земной поверхности грозный мир безмолвия, тьмы и холода, неподвижный, неизменный, лишенный надежды и красоты.

    Батисферы нигде не было видно. "Неужели промахнулись буем так сильно? — мелькнуло в голове Ганешина. — На полкилометра! Ясно же, она должна лежать в этой впадине!" Ганешин стал наклонять объективы аппарата вниз. Смутное темное пятно появилось с края рамки. Ганешин быстро повернул рычажок. Пятно передвинулось в середину, приблизилось и вытянулось. Неясные края его стали резкими. Черный цвет опять стал казаться красным… Молодая женщина за спиной Ганешина слабо вскрикнула, сейчас же зажав рот рукой. Яйцеобразный аппарат, наклонившись, стоял в центре рамки, казавшейся теперь прозрачным стеклом. Четкость изображения была настолько велика, что ясно виден был свисавший сверху кусок оборванного троса, толстые петли спасательных скоб и отсвет на иллюминаторе, который смотрел на моряков, как блестящий гранатово-красный загадочный глаз.

    — Иллюминаторы у батисферы со всех четырех сторон, значит, они уже видят нас, — объяснил Ганешин жене Милльса. — Сейчас самое главное

    — посмотрим, живы ли… — Ганешин поспешно поправился: — …попробуем поговорить с ними.

    Он щелкнул чем-то и положил длинные пальцы на кнопку. Соответственно движениям пальцев экран гас и вспыхивал снова. Присутствующие сообразили, что, гася и вновь зажигая осветитель, Ганешин посылал в окно батисферы световые сигналы морзе. Много раз повторив один и тот же вопрос, Ганешин выключил свет и замер в ожидании ответа перед погасшим экраном. Все собравшиеся в тесной каюте затаили дыхание, сдерживая волнение решающей минуты. Она прошла — экран оставался черным. Медлительно и зловеще потянулась вторая минута, и тут в темноте экрана возник яркий бирюзовый огонек, исчез, вспыхнул ярче и разлился широким синим кругом — безмолвный ответ, принесенный светом со дна океана.

    — Живы! Передайте на "Риковери", пусть подходят зацеплять батисферу! — радостно закричал Ганешин, В это время синий свет замигал подобно сигнальному фонарю. — Они говорят… — обернулся Ганешин к жене Милльса, но услышал вздох и мягкое падение тела.

    — Отнесите в рубку, врача к ней! — обратился Щитов к подбежавшим людям. — Не выдержала, бедняжка. Почти трое суток… Ну, что там? — обратился он к Ганешину.

    — Передают, что оба живы, экономят кислород как могут, но больше двух часов не протянут. Батисфера в порядке, не отделился груз… — читал мелькавшие на экране вспышки Ганешин. — "Не можем понять, как…" Не поймете, подождите, — вслух отозвался моряк и услышал гудок американского судна.

    Спуск тросов с захватами уже начался. Синий круг на экране погас, и сейчас же замигал прожектор телевизора. Ганешин передал запертым в батисфере людям о принимаемых мерах к спасению.

    Еще час прошел в беспрерывном наблюдении в окно телевизора. Свистки, крики в мегафон, шум машины американского судна, шипенье пара и грохот лебедок разносились над морем. А людям в батисфере оставался еще час жизни — шестьдесят минут, — когда уже почти шестьдесят часов усилий сотни людей не дали результата.

    Незаметно и внезапно подошла победа. Огромные храпцы, опускавшиеся с "Риковери" по указаниям Ганешина, ухватили за боковую скобу, громко рявкнул гудок "Аметиста", и в тот же миг машинист на лебедке "Риковери" переставил муфту на обратный ход. Медленно вышла слабина громадного, в руку толщиной, троса, барабан заскрипел от напряжения: гибкий стальной канат, сплетенный из двухсот двадцати двух проволок, вместе с батисферой весил шестьдесят тонн — в три раза больше допустимой рабочей нагрузки.

    Трос выдержал. В голубом сиянии экрана телевизора батисфера качнулась, выпрямилась, дернулась вверх и медленно начала подниматься. Ганешин, вращая объективы, некоторое время следил за ней, пока она не скрылась, выключил ток, зажег свет в лаборатории и, постояв немного, чтобы привыкли глаза, вышел на палубу. Телевизор был более не нужен. Все внимание сосредоточилось теперь на лебедке "Риковери", медленно извлекавшей из глубины непомерную тяжесть. Капитан Пенланд неотрывно смотрел на аккуратно ложившиеся на барабан витки, вычисляя в уме скорость подъема — сорок минут оставалось до рокового срока. "Не успеем, задохнутся…"

    Взяв на свои плечи смертельный риск, Пенланд приказал ускорить подъем. В напряженном молчании лебедка застучала чаще, барабан стал вращаться быстрее. Прошло еще несколько минут. Острый свист пара рассек вдруг однообразный шум лебедки. Лебедка сделала несколько быстрых оборотов; мгновенно побледневший машинист перебросил рычаг на "стоп". "Трос!.." — испуганно выкрикнул кто-то. Ужас приковал людей на обоих судах к месту и заставил одним движением вытянуть шеи, вглядываясь за борт. Пенланд мгновенно вспотел, во рту пересохло, мысли разбежались. Он не мог командовать, да и не знал, что скомандовать. Но тут из медленного колыхания волн быстро выскочил огромный голубой яйцеобразный предмет, исчез в столбе брызг и через секунду плавно закачался в белом кольце пены.

    Это внезапно отделился груз батисферы, она рванулась кверху, и храпцы автоматически раскрылись, освободив аппарат от тяжести троса. Люди разразились победными кликами, сейчас же покрытыми могучим ревом четырех гудков. Суда бросали в простор океана весть о новой победе человеческого разума и воли.

    Ганешин стоял, расставив ноги, и пристально смотрел на спасенную им батисферу. Щитов положил свою тяжелую руку на его плечо:

    — Леонид Степанович, адмирал запрашивает о результатах.

    — Сейчас иду. Ты распорядись поднимать телевизор… А как наша гостья?

    — Я отправил ее назад, там она нужнее, — улыбнулся Щитов. — Она так и смотрела во все стороны, видимо, искала тебя — благодарить.

    Ганешин слабо махнул рукой и направился в радиорубку. Батисферу уже буксировали к "Риковери". Выходя из радиорубки, Ганешин снова увидел Щитова.

    — Я тебе вот что хочу сказать, — строго и серьезно произнес Щитов, — насчет твоего телевизора. Я его напрасно ругал… — Дальнейшие слова его были заглушены ревом моторов нашего самолета, взмывшего в высоту.

    Ганешин крепко пожал протянутую ему руку приятеля.

    — Что дальше будем делать? — спросил Щитов.

    — Как — что? — удивился Ганешин. — Закончим подъем телевизора и пойдем своей дорогой.

    — А разве ты к ним не поедешь? — воскликнул капитан. — Я и шлюпку приказал не поднимать.

    — Нет, не поеду.

    — Вот диво! Разве не интересно посмотреть на спасенных, расспросить? Они ведь тоже изучают дно…

    — Конечно, интересно, но, понимаешь… — Ганешин шутливо сморщился: — Ведь будут благодарить… Жена инженера смотрела такими глазами… А мы сейчас дадим ход и удерем.

    На судне американской экспедиции были заняты подъемом и отрыванием батисферы и не заметили, как советский корабль быстро поднял шлюпку и телевизор. "Аметист" запросил о здоровье спасенных, получил ответ, что "слабы, но вне опасности", развернулся и начал набирать ход. Американцы с недоумением смотрели на действия "Аметиста" и только тогда, когда на фалах нашего судна взвился сигнал традиционного прощания, поняли, в чем дело. Сигнальщик с "Риковери" отчаянно замахал флажками, но "Аметист" увеличил ход, и только мощный гудок и махавшие бескозырками матросы посылали дружеский прощальный привет. Спасенные исследователи, офицеры и матросы, как один человек, смотрели вслед белому кораблю, становившемуся все меньше и меньше в солнечной дали. Внезапно гулкий грохот орудий раскатился над зелеными волнами: крейсер дал салют удалявшемуся "Аметисту". Опять и опять гремели орудия. В ответ на "Аметисте" взвились звезды и полосы Америки.

    Советское судно как ни в чем не бывало шумело винтами, рассекая тихоокеанские волны. Ганешин наблюдал за уборкой телевизора, мечтая о мягкой койке: спасение американской батисферы далось ему не даром. С мостика послышался голос Щитова:

    — Леонид Степанович, иди-ка, вызывают американцы. — В словах капитана звучала дружеская насмешка. — Техника тебя все равно достанет, даже из глубины океана.

    Американцы вызывали "Аметист" по имени, без позывных, и название драгоценного камня настойчиво звучало в эфире. Радиоаппарат выстукивал любезные слова благодарности, просьбу сообщить фамилию командира, руководившего спасением, восхищение беспримерной работой русских моряков, чудесным изобретением. В сухое потрескиванье радио с "Риковери" вдруг вмешалось резкое щелканье позывных "Аметиста", характерное для мощной радиостанции нового линкора. Радист простучал ответ, и Ганешин выслушал четкие сигналы, славшие привет американской экспедиции и поздравления личному составу "Аметиста". Особенное удовольствие адмирал выражал Ганешину. Ответив командующему, Ганешин приказал радисту:

    — Передайте на "Риковери" начальнику американской океанографической экспедиции Милльсу: "Командующий советским Тихоокеанским флотом только что передал вам поздравление со спасением и пожелания дальнейших успехов в вашей отважной работе".

    Через пять минут Ганешин крепко спал у себя в каюте.

    * * *

    Осенний владивостокский дождь лил нескончаемыми потоками, хлестал в высокое окно кабинета Ганешина. Моряк перечитывал, собираясь отвечать, письмо от обоих спасенных им полтора месяца назад американских ученых. Догадливые люди направили письмо на имя командующего с просьбой передать Ганешину, разыскать которого не составило для адмирала затруднения.

    "Только тот, кто провел в безнадежности и отчаянии шестьдесят часов на недоступном дне океана, может понять, что сделали вы, — писали ученые. — Несколько часов изо всех сил мы пытались отделить с помощью винтового пресса присосавшийся груз, задыхаясь и обливаясь потом в леденящем холоде батисферы. Нельзя передать, что пережили мы, уже впадая в тупое безразличие перед лицом неотвратимой судьбы, когда увидели свет в иллюминаторах и поняли ваши сигналы. С этой незабываемой минуты мы живем с твердой верой в безграничную силу человека, в его светлое будущее, в то, что нет одиночества даже в самых смелых, еще не понятых миром исканиях…"

    Перечитав письмо, Ганешин начал писать ответ. "На вопрос, как я достиг таких результатов в завоевании океанских глубин, мне трудно ответить. Пожалуй, главное здесь было в точной направленности поставленных задач и, конечно, в огромных материальных возможностях. Первое дал мне наш старый ученый, который несколько лет назад призывал нас, моряков, помочь науке найти "глаза" и "руки", которые могли бы достать океанское дно. Он же показал нам, на что способен человек в борьбе с морем, рассказав о замечательном атолле Факаофо. Второе дала мне родная страна.

    Я только развил идею, отказавшись пока от необходимости опускать человека в пучины океана и заменив его прибором, не нуждающимся в воздухе и не боящимся страшного давления. Так возник мой телевизор — "глаз" человека, опущенный на дно, таковы будут мои бурильные приборы для взятия коренных пород со дна океана — эти протянутые на дно "руки". Вспомните глубоководных животных. Некоторые из них обладают глазами на длинных стебельках; вот что натолкнуло меня на мысль использовать телевизор…"

    Ганешин писал еще некоторое время, задумался, потом быстро закончил: "Поэтому я считаю, что ваша благодарность должна быть направлена не мне лично, а моей стране, моему народу. Поддержка, помощь правительства, огромного коллектива флота, разных людей, от ученого до слесаря, — всего, одним словом, что является для меня моей Родиной, — привели к тем достижениям, которые показались вам почти сверхъестественным могуществом. И это только начало, мы будем продолжать…"

    Ганешин кончил письмо, встал и подошел к окну. По стеклам струилась вода, сквозь которую, будто очень далекий, виднелся поросший дубами скалистый мыс.