Иван Антонович Ефремов - великий мыслитель, ученый, писатель фантаст научные труды, философская фантастика, биография автора
Научные работы

Научные труды

Научно-популярные статьи


Публицистика

Публикации

Отзывы на книги, статьи

Литературные работы

Публикации о Ефремове


Научная фантастика
Романы
Повести и рассказы

 
 

Рапсодия для Таис

 
Страницы: 1, 2, 3, 4,
 

    Уважаемая тов. Ефремова!

    (Извините — не знаю Вашего имени-отчества.)

    Однажды, живя в Ташкенте, я написал Ивану Антоновичу о том, как мне нравятся его произведения, как трудно их достать (приходится покупать у спекулянтов), спрашивал, каких его книг можно ожидать в ближайшее время. Иван Антонович ответил мне открыткой, текст которой привожу:

    "Многоуважаемый Виктор Алексеевич!

    Сейчас в "Молодой гвардии" печатается сборник моих рассказов "Юрта Ворона", здесь будут две новые маленькие повести "Сердце Змеи", "Катти Сарк" и "Последний, марсель!". Когда выйдет, я пошлю его Вам.

    Работаю над небольшой повестью "Лезвие бритвы", а потом буду писать исторический роман с потрясающими приключениями, на время простившись с Космосом.

    С искренним уважением
И. Ефремов".

    Вот эту открыточку я и храню как память о выдающемся советском писателе-фантасте, родоначальнике новой эпохи в развитии мировой и советской фантастики. И даже этот короткий текст позволяет мне заглянуть в творческую лабораторию И. Ефремова. Ведь все мы знаем, во что вылилась "небольшая повесть"... А уж о личных душевных качествах автора, о его внимательности к людям и обязательности я и не говорю. После получения открытки я больше не писал Ивану Антоновичу, но прошло немного времени, и я получил его книгу "Юрта Ворона" с надписью: "Виктору Алексеевичу Дегтяреву на добрую память от автора. Москва, 4. 03. 60. И. Ефремов".

    Рассказ П. Леонова, студента МИФИ:


    ..."Лезвие бритвы"... Это прозвучало как пароль: двое читали одну и ту же книгу...

    Двоим не потребовалось испытание пресловутым пудом соли, чтобы стать своего рода побратимами.

    Они засели за письмо автору "Лезвия": новизна и масштабность проблематики романа поразили обоих, вызвали к жизни целую бурю мыслей. Но очень скоро стала ясна обреченность затеи: день ото дня письмо разрасталось как снежный ком, ему не видно было конца и края. И тогда они решили дерзнуть. Раздобыли номер телефона. Мудро не льстя себя надеждами на успех задуманного предприятия, которое ими самими расценивалось чуть ли не как верх авантюризма, позвонили и... вопреки не слишком оптимистичным ожиданиям сразу получили приглашение приходить.

    Переминаясь с ноги на ногу, робко постучались в дверь кабинета. "Можно?" — еле выдавили осипшими от волнения голосами. "Нужно!" — прогремевшее в ответ по-дьяконовски густо, переливчато, сразу отмело все лишние слова — разные вступительные светские формулы, которые они заготовили по дороге сюда. Навстречу шагнул человек — большой, широкий, красивый: "Проходите, коллеги!" Они страшно смутились. Коллеги? Но они же не умеют писать... Иван Антонович улыбнулся просто: "Я ведь тоже не умею решать сингулярные уравнения..." — единственной фразой преодолев психологический барьер, ставя на одну с собой ступень. Всю их скованность как рукой сняло! Сидели рядышком писатель-ученый с мировым именем и два зеленых первокурсника и говорили, говорили, говорили. Шел восьмой час вечера, давным-давно истекло время, первоначально отпущенное на аудиенцию (с 15.00 до 16.00), и уже несколько раз заглядывала в кабинет Таисия Иосифовна, недовольная, ворчала потихоньку, дескать, надо же, сидят и сидят... Книжечку, убористо исписанную вопросами к Ефремову, которую припасли заранее, так и не вынули ни разу — заговорились и забыли про нее совсем...

    Человек

    Он был большой, красивый и широкий, и широкой была дорога, которой он шел по жизни, являя классическое воплощение горьковской формулы о приближении будущего перенесением его в настоящее.

    Центральная установка философского романа "Лезвие бритвы": внутри каждого из нас таятся нераскрытые могучие силы, пробуждение которых путем соответствующего воспитания и тренировки неизбежно приведет к тому интеллектуальному богатству, о котором мы мечтали для людей грядущей коммунистической эры, — это прежде всего установка для себя самого.

    Письмо Ивана Антоновича студентке университета Вале

    Многоуважаемая Валя!

    Ваше письмо полно бурного изъявления чувств, без всякого сомнения — искренних. Однако не давайте им обуревать себя, иначе они могут выйти из-под Вашего контроля, особенно когда им случится выразить себя в страстной любви.

    Ведь одной из главных целей моего романа была попытка показать необходимость гармоничного балансирования ЧУВСТВА И РАЗУМА, СВОБОДЫ И ДИСЦИПЛИНЫ. Чем суровее окружающая Вас жизнь или жизненная обстановка, тем строже должна быть Ваша самодисциплина, тем легче Вам жить и не расплачиваться за ошибки, которых тем больше, чем меньше дисциплина.

    И в то же время самодисциплина, перешедшая грань необходимости, может сделаться тюрьмой, превращающей человека в ханжу, труса или лицемера. Где же искать критерии, как определить грань между нужным и ненужным? Вот тут-то и должно прийти на помощь понимание красоты поступка, пути или вещи. Это понимание может быть врожденным — мы говорим, что это человек с врожденными вкусом и тактом, или его можно воспитать в себе, тщательно отбирая свои чувства, оценки, и поступки.

    Обо всем этом нужно писать и писать, так мало еще сказано в современной литературе, а в прежней — зашифровано в описании чувств или высказано через религиозные положения, для современного человека малоприемлемые.

    Ограничусь еще одним. Вы пишете, что хотите скорее окончить университет и отдавать людям знания, скорее научиться писать. Как мало знаний даст Вам университет для этого! Мы часто совершаем эту ошибку, считая, что та небольшая сумма познаний, какую Вы получите по любой специальности в высшем учебном заведении, является гарантией образованности на всю будущую жизнь. Поверьте, что она — ничто, если Вы не будете увеличивать ее всю жизнь, и дело университета лишь научить Вас работать с книгами, уметь находить нужные Вам сведения.

    Итак, отдавать людям знания Вам придется не сразу, скорее Вы сможете отдать им свои чувства, если у Вас окажется талант писательницы. А популяризация знаний, которую Вы правильно сочли великой задачей современности, — это придет лишь сколько-то лет спустя, и пусть это Вас не смущает.

    Невежество — основа мещанства — это враг номер один для коммунистического общества, для будущего всего человечества, все остальное — пустяки по сравнению с этим!

    С искренним уважением
И. А. Ефремов.

    Рассказывает Мария Федоровна Лукьянова, с 1937 года сотрудница лаборатории палеонтологического института, которой руководил И. А. Ефремов:

    ...Когда за свою "Тафономию" Иван Антонович получил Государственную премию, собрал нас всех, всю лабораторию и заявил: деньги разделим поровну, шесть тысяч на шестерых сотрудников лаборатории. Делится отлично, по тысяче на брата. Ну, мы, конечно, возмутились (премию-то ведь ему присудили: нашей заслуги тут никакой не было), отказались наотрез. Он — свое, а мы свое. Как он нас ни убеждал, никто денег не взял.

    Так что же он придумал? Устроил банкет в ресторане, на который пригласил весь Палеонтологический институт, весь буквально — от директора до уборщицы.

    Нашел-таки способ разделаться с деньгами этими. Такой уж это был человек — все отдаст...

    Рассказывает Таисия Иосифовна Ефремова:

    ...Это был необыкновенный, человек... Главное, что в нем было и что определяло все его поведение, руководило всеми поступками, — это доброта.

    В нашем доме всегда было очень много людей, и он помогал всем буквально чем мог, вплоть до денег... Помогал даже осужденным. Да, очень часто помогал деньгами, большими суммами. Не помню случая, когда отказал кому-нибудь. Хотя нет... Такой случай был...

    Однажды к нам пришел один бывший заключенный, которому Иван Антонович регулярно помогал много лет, и буквально потребовал огромную сумму. Иван Антонович сказал, что почему, собственно, он должен помогать только ему — есть много других людей, которые не меньше нуждаются в помощи, в общем, сильно был рассержен, я очень редко видела его таким.

    Тот человек больше к нам в дом не приходил...

    ...Он был рыцарь по отношению к женщине... Преклонялся перед женской красотой. По-моему, за одно "Лезвие" женщины должны ему памятник поставить!..

    Я была очень, очень счастливой женщиной...

    Да, он был добр и внимателен к людям.

    Электромонтер, пришедший на дачу чинить проводку, заинтересовался вдруг устройством вселенной. Проводка давно была в полном порядке, а они все сидели на ступеньках крыльца, и Иван Антонович обстоятельно и с абсолютной серьезностью делился своими обширными астрономическими познаниями.

    Он лежал тяжелобольной, с отеком легких. Врач, регулярно его навещавшая, в тот вечер выглядела особенно утомленной. Его мучили страшные боли, но, верный себе, Иван Антонович шутил, сказал какой-то комплимент. И женщина тотчас расцвела, преобразилась...

    Он был добр. Его доброта не имела ничего общего ни с добротой благодетеля, свысока дарящего, ни с всепрощенческой добротой, подставляющего поочередно то левую, то правую щеку. Его доброта была активной, требовательной, настоящей.

    Письмо И. А. Ефремова к В. В.

    Ваше последнее письмо показало мне, что напрасно затратил на Вас столь много времени — еще Вы совсем "непроявлены". В "Лезвии бритвы" есть место относительно критерия нормальности, где говорится, что этот критерий, вне всяких там проявлений способностей, одержимостей и прочих модных сейчас словечек, — ОБЩЕСТВЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА, ЕГО ОТНОШЕНИЕ К БЛИЖНИМ И ДАЛЬНИМ СВОИМ СОБРАТЬЯМ.

    Так вот, имейте в виду, что не существует мелких и крупных вещей в плане человеческих отношений, — все крупно! Если Ваша философия позволяет Вам свысока смотреть на все, кроме личных интересов, и плевать, как Вы выражаетесь, на чувства своих родителей, то и философия Ваша — дрянь и сами, Вы — тоже дрянь, конечно, ежели Вы "нормальны". Подумайте над этим серьезно сейчас, пока Вы делаете первые шаги, по жизни. Иначе как же Вы можете думать о "Благе"? Пустозвонно? Или благо понимается для себя только? Такого не существует. Вот придет ко мне такой философ, и я ему скажу: проваливайте к дьяволу, я книги писал для себя и для заработка, на остальное все и на вас — плевать! Отличная философия в духе штурмовика!

    И. Ефремов.

    Отрывок из письма К В. Россихину

    Многоуважаемый Василий Владимирович(?),

    (Вы не сообщили мне своего отчества, а для людей моего поколения именное обращение — невежливо.)

    Не огорчайтесь, что Вам 22—23 года. Психологи глубоко ошибаются, что объем памяти к этому времени заполнен на 90 процентов, — это грубейшая ошибка. Он не заполнен и на 50 процентов в 50 лет, при неустанной работе и тренировке, так как владеть ее богатством мы еще не научились. Подсознательная память, вообще говоря, запоминает все, но связи ее с сознанием с годами становятся все более "тугими", так сказать.

    ...Если, искать путь, то, как Вы очень хорошо сказали в начале письма, он в наше время лежит через общественную йогу ("агни-иогу"), йогу служения человеку и обществу, йогу уничтожения страдания и войны со злом и несчастьем (не забывая, что все в этом мире имеет две стороны). Для всего этого нужно и самоусовершенствование и самоограничение, но в иной мере и иных целях, чем в личной йоге, которой начинают увлекаться многие, мечтая получить особую власть и силу. Если бы они знали, что не получат ничего, кроме ответственности и заботы, самопожертвования и долга, то они даже близко не пытались бы познакомиться с высшей йогой. Если бы они знали, что на самых высших ступенях "посвящения" человек не может жить, не борясь с окружающим страданием, иначе он погибнет...

    От души желаю Вам и Вашим товарищам твердо стать на путь — это самое большое счастье, какое есть на Земле, кроме большой любви...

    С искренним уважением И. А. Ефремов.


    Рассказывает Таисия Иосифовна Ефремова

    В Ленинграде прямо с вокзала мы всегда ехали на одну и ту же улицу, к одному и тому же дому. Иван Антонович выходил из машины и подолгу стоял молча, склонив голову...

    Я как-то стеснялась спросить его, что это за дом, а потом все-таки спросила. В доме на Большой Серпуховской жил Василий Александрович Давыдов, школьный учитель, которому Иван Антонович был многим обязан...

    Законы, правящие жизнью, были сложны, но и просты: все люди — должники по отношению друг к другу.

    Он был в долгу перед многими: учителем математики Давыдовым, которому обязан молниеносным окончанием школы второй ступени, знаменитым зоологом и палеонтологом академиком Петром Петровичем Сушкиным, приблизившим к себе 16-летнего юнца, первым распахнувшим Ефремову двери в заманчивый, влекущий мир "теней минувшего"; Алексеем Николаевичем Толстым, на пороге смерти благословившим на литературу. И платил долги, ничего не умея оставить "про себя". Все, что имел, должен был передать дальше по цепи — тон великой человеческой цепи, что из мглы Великой Дуги протянулась через нас в свет Великого Кольца.

    Особое пристрастие Иван Антонович питал к художникам, подобно сказочным чародеям, владеющим даром останавливать мгновения текучего песка времени, увековечивая тленную красоту в нетленных творениях искусства. (Пандион из романа "На краю Ойкумены", Рамамурти из "Лезвия бритвы", Лисипп со своими учениками из "Таис Афинской" — художники.)

    Многолетнее творческое содружество связывало Ивана Антоновича Ефремова с юной художницей-украинкой из села Полонного Галей Яремчук.