П. К. Чудинов. Три времени Ивана Ефремова

    Вдумчивое знакомство с творчеством Ивана Ефремова, вероятно, следует начинать с ранних рассказов. Именно этим путем многие из нынешнего старшего поколения начали с детства и юности открытие для себя Ивана Ефремова, тогда уже известного, но еще будущего автора "Туманности Андромеды" и других романов, принесших ему мировую известность.

    Общий обзор раннего творчества писателя с позиций научной фантастики — задача исследователей этого жанра. Мы же затрагиваем здесь лишь частные моменты научного аспекта фантастики Ивана Ефремова. В целом его рассказы отличаются широтой научных проблем. Сложные, далекие от разрешения гипотезы или необъяснимые открытия сразу же привлекли внимание читателя. Обычный в фантастике сюжет нередко расцвечивается у ученого-писателя веером приключенческой мысли, где последовательно от первичной гипотезы и теории расходятся весьма правдоподобные доказательства. Поэтому интересно увидеть почву, на которой появились первые ростки его фантазии, попытаться проследить, как обычный научный материал, описания, идеи, факты последовательно трансформируются в научную фантастику в форме, знакомой читателю. Нет необходимости рассматривать все раннее творчество писателя, очерчивать направления и характер взаимосвязей в рассказах, исследовать весь чисто ефремовский синтез науки и фантастики. Более интересно и показательно другое: сравнить, где возможно, исходный научный, экспедиционный или другой, чисто объективный материал и конечный продукт, т. е. рассказы. При этом важно следовать не за известными нам фабулой или сюжетной линией, но в какой-то мере за мыслью ученого и писателя, как бы проследить неуловимый и невидимый обычно ход творческой мысли, составить хотя бы отдаленное представление о путях зарождения его идей, приобретших позднее характер прогноза или предвидения. В этом отношении благодарный материал дают многие рассказы Ефремова.

    Рассказ "Путями старых горняков" документален, автобиографичен и очень точно передает впечатления и воспоминания И. А. Ефремова о работе на заброшенных медных рудниках Южного Приуралья. Место и время действия рассказа подлинны: поселок Горный, около 80 км к северо-западу от Оренбурга. Здесь Ефремов искал кости пермских ящеров и изучал захоронение их остатков в медистых песчаниках. Здесь же Иван Антонович постигал первую практику горного и шахтного дела. В научном плане эти многолетние исследования обобщены в его классической монографии о вымерших ящерах из медистых песчаников. В самом же рассказе поиски ящеров опущены и оставлены поиски и геологическое изучение руд, которыми также занимался Ефремов. По ходу рассказа ученый не забывает отметить весьма существенные чисто научные детали: "Поражающее впечатление производят огромные черные стволы окаменелых деревьев иногда даже с сучьями. Гиганты давно минувших лесов, теперь ставшие железом и кремнем, лежат поперек выработок, и ход часто огибает такое дерево сверху или снизу, не в силах пробить его крепкое тело". Гигантские куски окаменелой древесины можно увидеть ныне у бокового входа в Палеонтологический музей на Профсоюзной улице: они привезены экспедицией Ефремова, но не из шахт Южного Приуралья, а из меловых песчаников пустыни Гоби.

    Работа под землей обостряет наблюдательность, и Иван Антонович попутно разгадывал старые способы разработки рудных гнезд и возраст горных выработок. Наклонные узкие ходы-лазы были проделаны рудокопами чудских племен; выработки, причудливо изогнутые по контуру рудного тела, относились к концу XVIII в.; широкие, прямые и ровные выработки отмечали середину прошлого века и, наконец, выработки с неровными изгрызенными динамитом стенками были наиболее поздними.

    По-видимому, Ивану Антоновичу было нетрудно писать этот рассказ. Он собрал и просмотрел архивные материалы по многим сотням рудников Приуралья, изучил их историю и непосредственно осмотрел наиболее известные шахты и рудники, в которых находили когда-то остатки древних позвоночных. Поэтому он как бы заново повторил подземные странствия своих героев. В рассказе спутником и проводником Ефремова по заброшенным подземным выработкам был старик-штейгер, хорошо помнивший времена крепостного права. Странствия по выработкам живо напомнили штейгеру разыгравшиеся здесь события давней юности. Роль и имена старых горщиков позднее отмечены и названы у Ефремова в его капитальном труде, причем сама монография посвящена "Безымянным горнорабочим старых медных рудников Западного Приуралья — первым открывателям фауны медистых песчаников".

    Ныне место действия рассказа в поселке Горном отмечено читателями-энтузиастами мемориальной доской. В своем письме школьникам, прочитавшим рассказ, Иван Антонович сообщал: "Ваше письмо доставило мне большое удовольствие — вспомнились все мои путешествия по Оренбургским местам в 1929—1930 гг. И дом в хуторе, тот самый, где я жил, но, кажется, не сохранился глинобитный сарай-амбар — в своих путешествиях я обычно не останавливался в избах, а занимал отдельное помещение: и хозяев не стеснишь, и себе удобнее. Мои хозяева Самодуровы были очень хорошие люди и заботились обо мне, как о родном, впрочем тогда в Горном было довольно много населения и много хороших людей... Вы верно разыскали и разгадали. Действительно, в рассказе я передал собственные приключения и впечатления, а также часть того, что мне успели рассказать два штейгера Каргалинских рудников. И вот теперь, вы, любознательные ребята, живо напомнили мне происходившее 35 лет тому назад. Большое Вам спасибо, спасибо и тем, кто меня вспомнил..." Этот рассказ пробудил воспоминания Ивана Антоновича о местах, с которыми были связаны его основные научные интересы и поиски. "Не знаю, — писал Иван Ефремов в другом письме своим читателям, — удастся ли мне побывать когда-нибудь в милой сердцу Оренбургской степи, но если сердце поправится, то, может быть, и приеду, года через два, проехать до Оренбурга через Горный и Шарлык в Башкирию на старые медные рудники, которые там еще древнее, чем в Оренбургской области".

    Знакомую картину милой сердцу приуральской степи с кустами вишенника по отвалам старых рудников писатель переносит в "Туманность Андромеды" в главу "Река времени". В описаниях ящеров нетрудно уловить особенности тех животных, которые ученый исследовал в Татарии и Приуралье. Здесь же, с позиций ученого, писатель рисует непостижимо заманчивую для палеонтолога мечту о раскопках в будущем. Лишь условно их можно назвать раскопками. Они проводятся без вскрытия слоев и удаления породы. Порода просвечивается жесткими лучами, и сфокусированные изображения скелетов в нужном увеличении передаются на экран. При этом Ефремов не упускает возможности показать причины эволюционных преобразований в скелете животных: "Дар Ветер, не отрываясь, смотрел на неуклюжий, тяжелый остов древней твари. Увеличение мускульной силы вызывало утолщение костей скелета, подвергавшихся большей нагрузке, а увеличивавшаяся тяжесть скелета требовала нового усиления мышц. Так прямая зависимость в архаических организмах заводила пути развития множества животных в безысходные тупики, пока какое-нибудь важное усовершенствование физиологии не позволяло снять старые противоречия и подняться на новую ступень эволюции. Казалось невероятным, что такие существа могли находиться в ряду предков человека с его прекрасным, позволяющим изумительную подвижность и точность движений телом. Дар Ветер смотрел на толстые надбровные дуги, выражавшие тупую свирепость пермского гада, и видел рядом гибкую Веду с ее ясными глазами на умном лице... Какая чудовищная разница в организации живой материи".

    Реальная основа рассказа "Голец Подлунный" пояснена Ефремовым в 1960 г. в письме литературоведу Е. П. Брандису: "Это совершенно точно воспроизведенное путешествие в указанных местах в 1934—1935 гг. Также точны встреча с Кильчегасовым и его рассказ. Фантазия — поход на голец Подлунный и находка пещеры". В основе этого похода было путешествие Ивана Антоновича совместно с геологом А. А. Арсеньевым по страшному ущелью в глубь хребта Кодар в Чарской котловине. Фантастическое ядро рассказа — находка пещеры с рисунками африканских животных и бивнями слонов, как позднее отмечал Иван Антонович, неожиданно зазвучало реальностью после открытия А. В. Рюминым рисунков Каповой пещеры, правда, не в Сибири, а в Башкирии (и без склада слоновой кости). Поклонники творчества Ивана Антоновича частично прошли по его маршруту в поисках пещер и скелетов африканских животных. Пока ни тех, ни других не найдено, но благодаря энтузиазму туристов ныне за одной из вершин в этом районе закреплено название Голец Подлунный.

    Весьма типично, что с развитием основной идеи в рассказе параллельно проходит сильно варьирующая в его творчестве и с детства любимая Иваном Антоновичем тема Африки: "Еще с детских лет я безотчетно любил Африку. Детские впечатления от книг о путешествиях... сменились в юности более зрелой мечтой о малоисследованном Черном материке, полном загадок... Позднее как географ и археолог я видел в Африке колыбель человечества — ту страну, откуда первые люди проникли в северные страны вместе с потоком переселявшихся на север животных". Так словами героя рассказа писатель передает свою несбывшуюся мечту о таинственном Черном материке, столь привлекательном для ученого. В этих же словах содержится и исходная предпосылка, положенная в основу рассказа.

    Как рождались прогнозы, интуиция Ивана Антоновича? Из таланта? Что такое талант? Он объемлет многое и в том числе способность видеть то, чего не видят другие, в другом измерении, ракурсе, освещении, времени. Увидеть как явление, во взаимосвязях с невидимым, увидеть в развитии и конечном выражении. Именно этим даром увидеть в обычном необычное обладал Иван Ефремов.

    Когда-то давно, в вестибюле академического санатория "Узкое" (поблизости от нового здания Палеонтологического музея) он заметил картину малоизвестного сибирского художника Г. И. Гуркина. В необычном сочетании ярких красок картины художник передал зловещую красоту алтайского горного озера. Иван Антонович оценил замысел художника, но задумался над сочетанием красок. Необычная окраска скал на картине живо напомнила ему цвета ртутной руды — киновари. От киновари он допустил переход к вероятности нахождения самородной ртути, отсюда к ядовитым испарениям и связал это с трагической судьбой будущего героя — художника. Так из картины возник рассказ "Озеро Горных духов". Но самое интересное, вероятно, в том, что самородная ртуть позднее была действительно найдена на Алтае. Находку самородной ртути Ефремов назвал совпадением, но не прогнозом. Однако убежденность ученого, его высокий профессионализм и интуиция не подвели писателя.

    "Обсерватория Нур-и-Дешт" также относится к ранним геолого-минералогическим рассказам Ефремова с вкраплением истории, археологии, этнографии. Здесь впервые в его творчестве затронута малоизученная или малоизвестная проблема или область воздействия на психику или физическое состояние человека слабых "остаточных" радиоактивных излучений, присущих некоторым минералам. В рассказе это только сердолики и светящиеся минеральные краски. Возможно, отсюда и возникло поэтическое название обсерватории — "Свет пустыни". Полное звучание этой темы увлекательно и интригующе отражено в романе "Лезвие бритвы". Вспомните таинственный минерал, серые камни и корону Александра Македонского.

    Рассказ "Белый Рог" сам Иван Антонович относил к циклу романтических. Однако путь писателя к рассказу, как представляется автору настоящей статьи, начался весьма прозаически с первой экспедиции Ефремова, точнее, с его впечатлений о поездке на гору Богдо, в Прикаспий, куда он прибыл по поручению своего учителя П. П. Сушкина для поисков вымерших земноводных — лабиринтодонтов.

    Гора Богдо при высоте около 150 м резко выступает на фоне ровной степи. Вблизи она монументальна, особенно ее центральная часть, с необычайно крутыми склонами. Работать киркой на крутом склоне очень неудобно и трудно. "Тут, — вспоминал И. А. Ефремов, — нам большую помощь оказали сильные ветры, обдувавшие склон горы и обеспечивающие большую устойчивость при балансировании во время работы с киркой. Впоследствии, когда на склоне образовалась площадка, работать стало легче". Эти строки воспоминаний Ефремова о работе на Богдо в 1926 г. взяты из очерка академика А. А. Борисяка о русских охотниках за ископаемыми, опубликованного в 1936 г.

    Позднее, много лет спустя в "Белом Роге" Иван Антонович напишет: "Усольцев внезапно шагнул в сторону, перебросив тело через выступ ребра, вцепился пальцами в гладкую стену и... качнулся назад. С болью, будто разрываясь, напряглись мышцы живота, чтобы задержать падение. В ту же секунду порыв вырвавшегося из-за ребра ветра, мягко толкнул Усольцева в спину. Схваченное смертью тело, получив неожиданную поддержку, выпрямилось и прижалось к стене. Усольцев был на карнизе. Здесь за ребром ветер был очень силен. Его мягкая мощь поддерживала геолога. Усольцев почувствовал, что он может двигаться по карнизу жилы, несмотря даже на подъем ее вверх... и вдруг он понял, что может выпрямиться и просто идти по ставшему менее крутым склону..."

    Проследим далее по тексту рассказа весь обратный путь геолога до падения на последних метрах спуска.

    Эти строки, полные сюжетной остроты и даже драматизма, родились в сущности из исходного сухого описания раскопок на крутом склоне горы Богдо, где ветер придавал телу большую устойчивость при работе киркой. Палеонтолог становится в рассказе геологом, и поиски вымерших земноводных заменяются поисками оловянного камня — касситерита в уцелевшем наверху участке рудной жилы. Место действия соответственно основной геологической идее смещается ближе к предгорьям, точнее, к области развития магматических глубинных пород. Представление о неприступности Белого Рога сложилось из картины отвесной стенки на одной из сторон горы Богдо. Именно здесь Иван Антонович во время работы сорвался с карниза, повис на страховочном канате и испытал самые неприятные секунды в своей жизни. Параллели и ассоциации при сравнении рассказа и дневникового экспедиционного очерка, приведенного Борисяком, нетрудно продолжить. Многое из того, что отложилось в "Белом Роге", навеяно работой на Богдо. В рассказе, как говорила его героиня, захватывает не только процесс внешнего преодоления препятствий, но внутреннее духовное восхождение, "борьба человека за то, чтобы стать выше самого себя". По существу, это психология самого Ивана Антоновича — первопроходца и исследователя, психология покорителей вершин с их принципами: "Дорогу осилит идущий" или "Научились ли вы радоваться препятствиям?" Кстати, книга о восхождении на Эверест, которую держала в руках героиня рассказа, есть в библиотеке писателя. Там же, есть и книга "Чо-Ойю — Милость богов" австрийского геолога Герберта Тихи, вышедшая за рубежом в середине 50-х годов. Она также повествует о покорении одной из высочайших вершин Гималаев. По духу, психологии и в передаче отдельных моментов восхождения книга перекликается с ощущениями героя "Белого Рога". Может быть, поэтому она до конца дней оставалась среди любимых книг Ивана Антоновича. Биография писателя — в его произведениях, и "Белый Рог" тому хороший пример.

    В основу рассказа "Юрта Ворона" Ефремов положил случай из геологической практики. Прототипом героя — геолога Александрова — послужил А. Л. Яншин (впоследствии академик и вице-президент АН СССР), связанный с И. А. Ефремовым годами близкого знакомства и дружбы. Во время поисков железных руд на Урале А. Л. Яншин при подъеме из глубокого разведочного шурфа сорвался и упал на дно. Ефремов точно передает ощущение героя рассказа, геолога, утратившего подвижность ног после злополучного падения. "Безмерно слабые, с болтающимися как тряпки мышцами, они жили". Это ощущение Александровым обретения мышц после разряда молнии — не что иное как ощущение самого Ефремова после тяжелой болезни и долгого лежания в постели, когда он, покрываясь холодным потом, мучительно трудно заново учился ходить.

    В рассказе много точек соприкосновения геологических наук. Минералогия, с находкой редкого кристалла полевого шпата — лунного камня; палеонтология и палеоботаника — с находками растений и окаменевших остатков земноводных — лабиринтодонтов в каменном угле; геохимия — с выявлением в углях содержания редких элементов и элементов-спутников и, конечно, любезная сердцу ученого — тафономия, объясняющая процесс образования каменных углей. И, наконец, находка галенита, завершающая открытие богатого месторождения свинцовых руд. Писатель-ученый, как всегда, точен. "Рассказ о подвиге геолога "Юрты Ворона", — отмечал Ефремов, — почти документален, перевал существует, и, возможно, там будет когда-либо открыто крупное месторождение металлических руд". Рассказ посвящен А. В. Селиванову, с которым Иван Антонович работал в Монголии. Именно он рассказал Ефремову о существовании этого "грозового перевала".

    Наверное не удивительно, что рассказ "Юрта Ворона", подобно другим, обогатился продолжением, связанным с развитием одной из сюжетных линий. Речь идет о старом горняке-забойщике, лежавшем в больнице вместе с геологом Александровым. Раскрытая писателем история забойщика о "светлых жилках" в прослоях каменного угля, с последующим открытием ценнейшего минерального сырья, не прошла бесследно. Рассуждения писателя-ученого о возникновении минералов при сжигании углей не прошли незамеченными. Может быть, именно они послужили толчком к открытию нового минерала, названного именем писателя. Возьмем "Записки Всесоюзного минералогического общества" за 1989 год, часть 118, выпуск 3, стр. 84 (с сокращениями): новый минерал ефремовит описан Е. П. Щербаковой и Л. Ф. Баженовой. Представляет собой безводный сульфат магния и аммония, найден в 1985 г. Е. П. Щербаковой в горелых отвалах Челябинского угольного бассейна на Южном Урале. Назван в честь известного советского геолога и писателя-фантаста Ивана Антоновича Ефремова (1907—1972).

    Среди рассказов И. Ефремова наибольшую известность имеет "Алмазная Труба". Опубликованный в 1945 г., рассказ стал хрестоматийным примером, показывающим как интуиция ученого, согретая дыханием фантастики, обернулась прогнозом крупнейшего геологического открытия.

    Вот что писал сам Ефремов о фактической и событийной канве рассказа в предисловии к первому тому собрания сочинений: "Широкую известность приобрел рассказ "Алмазная Труба". Двенадцать лет спустя после его написания на письменный стол, за которым был написан рассказ, легли три алмаза из первых добытых в трубке, расположенной на Сибирской платформе, правда южнее места действия "Алмазной Трубы", но точно в той геологической обстановке, какая описана в рассказе".

    Сейчас можно назвать имя геолога, который показывал Ефремову эти алмазы. Конечно, жизнь богаче вымысла, и мог ли предполагать сам Иван Антонович, что когда-то на его столе будут тускло поблескивать предсказанные им алмазы и принесет их не кто иной, как его давний испытанный товарищ и спутник по Олекмо-Чарской экспедиции петрограф А. А. Арсеньев.

    Тема сибирских алмазов в творчестве писателя возникла не случайно. В "Алмазной Трубе", как и в "Гольце Подлунном", в основе рассказа лежит переплетение южноафриканской и сибирской тематик.

    "Как мне рассказывали,— писал Иван Антонович,— мои коллеги-геологи, ведшие поиск алмазов, они таскали в своих сумках книжку рассказов с "Алмазной Трубой". Секрет этого удивительного на первый взгляд прогноза прост: будучи сибирским геологом, я... подыскал геологические условия, очень близкие с южноафриканским щитом, после того как многие годы изучал Африку. В рассказе я придумал находку трубки геологическим отрядом, в приключения которого вложил испытанное в собственных маршрутах... Разумеется, я принял во внимание все известные по тому времени факты: существование зоны повышенного давления под Сибирской платформой, аномалии силы тяжести и пластовые интрузии тяжелых основных пород, описал, что основными спутниками алмаза должны быть алые гранаты — пиропы, а вмещающими породами — кимберлиты". Далее Иван Антонович упоминает о том, что после открытия трубок фантастический рассказ стали рассматривать как научный прогноз и даже нашлись люди, обвинявшие писателя в присвоении чужих открытий.

    Иван Антонович приводил этот случай как курьез, когда автора научно-фантастического рассказа впервые, хотя и клеветнически, обвинили в присвоении чьей-то научной теории. Сам Ефремов предвидел продолжение этих курьезов, и таковые действительно имели место, но уже после кончины писателя в 1978 г., когда ему приписали переложение чужой теории, также не принимая во внимание его собственного научного профессионализма.